Дома Шарлотта сообщила ему, что месье Джан отменил назначенный на пятницу аперитив.
– Он что, передумал?” – спросил расстроенный Бернар.
– Хуже, – ответила жена. – Он приглашает нас к Жаку Сегела
[12].
Месье Джан действительно ошибся. В пятницу он был занят. Знаменитый рекламщик устраивал вечером прием в честь прибытия во Францию его портрета кисти Энди Уорхола. После кончины художника, случившейся год назад, картина хранилась в его нью-йоркской арт-студии Factory. Но Сегела наконец добился разрешения на ее вывоз и желал во что бы то ни стало отметить это событие. Месье Джана ужасно огорчала мысль о том, что придется отменить аперитив с прервавшим заговор молчания соседом, пока его не осенило: а что, если попросить у Сегела разрешения прийти на вечеринку не одному, а с приятелем? Тот не откажет. Этот благородный порыв вызвал двумя этажами выше то, что обычно именуют супружеской ссорой.
– Чтобы я пошла на поклон к этим выскочкам? Да ни за что на свете! – заявила Шарлотта. – Можешь развлекаться со своими новыми дружками сколько твоей душе угодно, но без меня!
Старший сын Шарль-Анри поинтересовался, можно ли ему пойти с отцом, и получил от матери суровое напоминание о том, что он уже приглашен на молодежную вечеринку с танцами у давних знакомых. Больше к этому вопросу в семье не возвращались. В пятницу Бернар под неодобрительным взглядом жены надел клетчатый костюм, плащ от Barbery и черную фетровую шляпу.
– Я пошел, – коротко сказал он. Шарлотта, подняв глаза от книги, молча смотрела, как он уходит. Бернар спустился на два этажа и позвонил в квартиру Джанов.
– Жена неважно себя чувствует, – объяснил он. – Ничего особенного, легкое недомогание.
“Роллс-ройс” с открытым верхом мчался по парижским улицам. На заднем сиденье устроилась мадам Джан. Ее развевающиеся волосы и задумчивый взгляд напомнили Бернару недоступных красавиц из итальянских фильмов 1960-х. Месье Джан вставил в магнитолу серебристый диск. Послышались аккорды электрогитары и синтезатора. “Это группа “Имаж”, – сказал месье Джан. – Моя дочь с ними дружит. В смысле старшая дочь. В “Топ-пятьдесят” они на первом месте”, – добавил он, зажимая в зубах сигару. “Роллс-ройс” неожиданно вильнул в сторону и проехал на красный свет. От изумления Бернар засмеялся, как не смеялся уже не один десяток лет. А может, не смеялся никогда. “Он является в полночь ко мне / Демон сумрачный в тишине”, – пели музыканты из группы, название которой он уже забыл. От их ритмов, казалось, сотрясались дома и дрожало беззвездное небо над Парижем. Месье Джан кивал головой в такт музыке. Бернару почудилось, что “Роллс-ройс” оторвался от земли и парит над ней; огни мчавшихся впереди машин рассыпались в темноте веселым фейерверком… Такие вечера бывают только в ранней молодости, когда жизнь, сотканная из свободы и нарушенных запретов, похожа на праздник. Впрочем, и в ранней молодости такие вечера случаются только в мечтах. Группа, чью песню он слушал, занимала первую строчку в рейтинге популярности; он катил в “Роллс-ройсе” на вечеринку к королю рекламы; за рулем сидел человек, способный у любого продавца сбить цену на 30 процентов. Сплошные победители!
Чем ближе они подъезжали к нужному месту, тем заметнее менялся облик автомобилей, словно фасад особняка обладал волшебной силой, под влиянием которой обычные тачки превращались в “порше”, “роллсы” и прочие “ламборгини”. Два охранника вежливо спросили у них приглашения, отметили у себя в списке их имена, и дверь перед ними открылась. В мраморном холле они сдали верхнюю одежду девушкам с ногами, растущими от шеи, и пошли на звуки рок-музыки – или это была попса? – сопровождавшиеся энергичным вокалом с припевом вроде бы по-немецки: Rock me Amadeus. В огромном зале собралось сотни три людей; держа в руках бокалы с шампанским, они громко переговаривались. На двух позолоченных кубах стояли два саксофониста в темных очках и белых шелковых костюмах, которые импровизировали на тему только что исполненной песни; под потолком крутился зеркальный шар размером с небольшую планету. Официанты, одетые в красную форму работников бензоколонки, разносили подносы с канапе.
– Сейчас я вас с ним познакомлю, – сказал месье Джан, и они ввинтились в толпу. Мимо них проплывали гибкие как морские водоросли, девушки с синей прядью с волосах; у большинства почему-то было только по одной серьге. Большинство мужчин были с конскими хвостами на голове; у некоторых на лацкане пиджака красовалась желтая ладошка с надписью “Руки прочь от моего парня!”. Вдруг перед ним выросла фигура Сегела; с ним рядом стоял скульптор Сезар – настоящий коротышка с невероятно кучерявой бородой, наводившей на мысли о бигуди. На Сегела был фиолетовый пиджак и черная водолазка. Положив обе руки на плечи Сезару, он рассказывал про его последнее произведение, представляющее собой спрессованную коллекцию жестянок.
– Ты пришел, – произнес он затем, поворачиваясь к Джану, и улыбнулся, отчего поднялись загорелые скулы. – А вот и самая красивая женщина! – Он наклонился к мадам Джан и впился ей в шею долгим поцелуем.
– Месье Лавальер! – сказал месье Джан.
– Добро пожаловать! – радушно кивнул хозяин приема. – О, вы еще без бокалов… Шампанского! – крикнул он, и к ним мгновенно подскочил один из официантов в красной форме.
– Я сейчас вернусь, – сказал Джан. – А вы пока присмотрите за моей женой. Жена, впрочем, сразу после этих слов удалилась, присоединившись к другой группе гостей. “Вот где творится эпоха! – подумал Бернар. – И я – в самой гуще событий!” В этот момент ему на пиджак плеснули шампанским.
– Ох, извините! – раздался голос. Голос принадлежал Бернару Тапи. – Не бойтесь, пятен от него не остается! Ваше здоровье! – с широкой улыбкой заключил Тапи. Бернар чокнулся с человеком, который был автогонщиком, певцом, бизнесменом, владельцем велосипедного клуба, владельцем футбольного клуба, телеведущим и вскоре собирался стать политиком. У Бернара голова шла кругом. Чувствуя себя кем-то вроде героя фильма “Замороженный”, он двигался в плотной толпе приглашенных, утратив всякую надежду разыскать Джана.
– Гениально, а? Иметь свой портрет кисти Уорхола, а? – Это говорил мужчина в костюме и черной майке, державший кончиками пальцев зажженную сигарету. Бернар явно где-то его видел – может, по телевизору? – но имени вспомнить не мог. У мужчины была аккуратная стрижка; улыбаясь, он странно кривил лицо.
– Действительно, это не каждому дано”, – осторожно заметил Бернар.
– Вот именно! – воскликнул мужчина. – Лучше не скажешь!
– Он отвернулся, и до Бернара тотчас же снова донесся его голос:
– Нет, ты только подумай! Это ведь не каждому дано – получить свой портрет кисти Уорхола!
– На сей раз он обращался к мужчине с седым конским хвостом – тот величаво кивал в ответ. Картина Уорхола покоилась на застеленной бархатом подставке, закрытая пуленепробиваемым стеклом. Лицо рекламщика было воспроизведено на ней в четырех экземплярах, обведенное оранжевым и белым. Красно-лиловые геометрические узоры, накладываясь друг на друга, создавали стереоскопический эффект, смотревшийся вполне уместно.
