– Кстати, пару месяцев назад вы любезно приглашали нас на аперитив, но я был страшно занят…
– Все мы заняты, – понимающе кивнул месье Джан.
– Но на этой неделе у меня появилось свободное время, и я был бы счастлив к вам зайти, разумеется, когда вам будет удобно.
– В пятницу? – предложил месье Джан, которого слова соседа застали врасплох.
– Отлично, значит, в пятницу!
Войдя к себе, Бернар Лавальер повесил на вешалку шляпу и плащ, бросил злобный взгляд на картину с часами и положил газету на накрытый к завтраку стол, возле блюда с круассанами. Шарлотта чуть не подавилась своим дарджиллингом, а оба сына уставились на отца с крайним недоумением.
– А где “Фигаро”? – с тревогой в голосе спросила жена.
– Не стал его покупать, – ответил Бернар. – Полезно время от времени менять привычки.
Он сел за стол, налил себе кофе и под изумленными взорами родных развернул газету, которую до последнего времени именовал не иначе как “грязным листком”, о чем ему не преминул напомнить старший сын Шарль-Анри.
– А ты ее хоть раз читал? – спросил у него отец, опуская газету.
Ответом ему было молчание. Тогда он безапелляционным тоном заявил, что, прежде чем подвергать что-либо критике, следует хотя бы ознакомиться с предметом. И добавил:
– В пятницу мы идем на аперитив к месье Джану.
По окончании деловой встречи в одном из кафе на авеню Оперы Бернар решил не возвращаться на работу. Дела вполне могли подождать до завтра. На часах было без четверти пять. Переждав под козырьком подъезда короткий, но сильный ливень, он подумал, что неплохо было бы пройтись пешком. Ноги донесли его до парка Пале-Рояль, он вышел на так называемые две площади, более известные под именем колонн Бюрена. В свое время устройство двора перед зданием Министерства культуры вызвало яростные споры. В первых рядах противников проекта выступила “Фигаро”, назвав инициативу агрессией против исторических памятников. Вопрос о том, ставить или не ставить на площади колонны, несколько раз обсуждался в парламенте и стал предметом целого ряда судебных разбирательств; появились даже ассоциации защитников первоначального облика площади, распространившие сотни петиций. Одну из них подписал и Бернар. Когда искрометного Жака Ланга сменил на посту министра культуры похожий на печального лейтенанта Франсуа Леотар, заговорили о приостановке работ по реконструкции площади, но, взвесив все за и против, все же продолжили их – снос уже установленных колонн обошелся бы куда дороже завершения проекта. Бернар был принципиальным противником колонн Бюрена, хотя ни разу не видел, как они выглядят. Сейчас он смотрел на отражавшиеся в лужах черно-белые столбики. Все они были разной высоты, что создавало интересный эстетический эффект. Почему, недоумевал он, колонны вызвали столь яростные споры? Раньше, если он ничего не путает, здесь была автомобильная парковка. Неужели люди, брызжа слюной, защищали обыкновенную парковку? Сейчас на площади играли детишки: забирались на самую низкую колонну и по очереди прыгали вниз. Неподалеку стояла группа туристов: эти соревновались, кто сумеет забросить монетку на вершину самой высокой пятиметровой колонны, у основания которой струился по плиточному покрытию ручеек. Наконец одна японка забросила свой франк на вершину колонны. От радости она захлопала в ладоши и улыбнулась Бернару.
Он прошел к Лувру. Здесь его ждал шок. Из земли поднималась пирамида. Стеклянные панели стен еще не были смонтированы, но каркас уже возвели; весь в стальных лесах, расположенных на разных уровнях, он напоминал пирамиду из египетского селения Саррака. Бернар снял шляпу. Вот она, современность, прямо у него перед глазами. Она обращается в реальность по воле человека, имя которого он недавно с такой страстью защищал от нападок. Грандиозная стройка на площади перед Лувром позволила совершить несколько выдающихся археологических находок, относящихся к эпохе неолита. Ученые с восторгом обнаружили, что под Парижем скрывается еще один мир, доселе им неведомый. Благодаря кому это стало возможно? Ясное дело, благодаря Миттерану и его мегапроектам: театру Опера-Бастилия, пирамиде Лувра, Большой арке Дефанс – обернувшись, он мог видеть ее почти завершенный силуэт. Миттеран владел искусством оставить о себе память, вписать свое имя в историю – да и в настоящее тоже. Стеклянная пирамида перед Лувром, полосатые колонны на площади Пале-Рояль, монументальное сооружение, венчающее перспективу Триумфальной арки – все это были свидетельства революционного духа, духа иконоборчества. Панк в чистом виде.
Ограду огромной стройки покрывали граффити, к которым явно приложила руку куча народу. Все вместе они сливались в протяженную фреску, понятную лишь посвященным. Бернар подошел поближе к одному из ее фрагментов, больше похожему на картину, чем на граффити: на нем был изображен розовый гиппопотам, внутри которого художник поместил множество маленьких голубых гиппопотамов. Изо рта большого гиппопотама высовывался ярко-синий спиралевидный язык, а на заднем плане виднелась фигура мужчины с птичьей головой, держащего в руках гигантских размеров револьвер, на котором восседал желтый кот с выпученными глазами. Какие неожиданные ассоциации! Какая смелость мысли! Какое богатство воображения! “Тот, кто это рисовал, наделен настоящим талантом”, – подумал Бернар, шагая вдоль бесконечной фрески, окружавшей весь бывший двор Наполеона. Чтобы рассмотреть все ребусы, покрывавшие забор, не хватило бы и часа. Бернар отступил на несколько шагов и еще раз осмотрел могучий скелет будущей пирамиды.
– Какой ужас, верно?
Бернар обернулся. Рядом с ним стоял мужчина с седой бородкой в кашемировом пальто.
– Зачем нужна эта пирамида перед Лувром? – с презрительной горечью произнес он.
– Очень нужна! – возразил ему Бернар, стараясь не дать воли гневу. – И она нужна именно в этом месте, так же как нужны колонны Бюрена. Но вы и вам подобные не в состоянии этого понять, а мнение остальных вас не интересует!
– О, как раз я прекрасно все понимаю, – не сказал, а прокаркал мужчина. – Вы из их лагеря! Мог бы и сам догадаться по вашим шляпе и шарфу! Будьте здоровы! – И, развернувшись, зашагал прочь.
Бернар смотрел, как он уходит. Вот оно что. Поначалу его спрашивали: “Да вы, Бернар, заделались леваком?” Но теперь вопросительная интонация сменилась утвердительной. Люди его круга перестали воспринимать его как своего. Жизнь иногда делает зигзаг, а ты и не замечаешь, когда она прошла точку невозврата и навигатор твоей судьбы избрал окольный путь, не обозначенный ни на одном дорожном указателе. Бермудский треугольник бытия – миф и реальность в одном флаконе. Ясно одно: стоит тебе попасть в завихрения этой турбулентности, вернуться назад надежды нет. В глазах окружающих Бернар стал левым. “Ад – это другие”, – сказал великий левак Сартр, и он был прав. Ад – это Вонуа, Жан-Патрик Терай и полковник Ларнье. Все эти узколобые тупицы, прилепившиеся к своим убеждениям прочнее, чем ракушка к скале. Отбрасывая один за другим принципы, с которыми не расставался всю жизнь, он чувствовал, что у него за спиной словно вырастают крылья. Как там говорил Макиавелли? Надо иметь гибкий ум, способный переменить направление, если события примут другой оборот или в другую сторону задует ветер фортуны. Бернар энергичным шагом шел мимо касс Лувра и почти физически ощущал происходящую с ним перемену. Нет, не просто перемену – настоящую метаморфозу. Он прижал рукой шляпу, чтобы ее не сорвало ветром. И чем крепче он ее прижимал, тем свободнее становился его дух. Как будто он вернулся в далекое прошлое, в юность, когда жизнь казалась бесконечной и любая возможность осуществимой.
