Мы произвели съезд с супервея. Дедушка возвратил мне карту. «Мы проедем около двадцати километров, а потом осведомимся у кого-нибудь про Трахимброд». — «Это благоразумно», — сказал я. Эта вещь прозвучала странно, но я никогда не знаю, что сказать Дедушке, чтобы не звучать странно. «Я знаю, что это благоразумно, — сказал он. — Конечно, это благоразумно». — «Можно мне еще раз лицезреть Августину?» — спросил я героя. (Здесь я должен признаться, что я жаждал лицезреть ее с тех пор, как герой впервые ее экспонировал. Но мне было стыдно объявить об этом.) «Конечно», — сказал он и зарылся в свою пидараску. У него было много дубликатов, и он вынул один, как игральную карту. «Держи».
Пока я обозревал фотографию, он обозревал красивый день. У Августины был прелестный волос. Это был тонкий волос. Мне не нужно было до него дотрагиваться, чтобы убедиться. Глаза у нее были голубые. Несмотря на отсутствие цвета в фотографии, я был уверен, что глаза у нее голубые. «Посмотри на эти поля, — сказал герой с указательным пальцем за пределами автомобиля. — Они такие зеленые». Я сообщил Дедушке, что сказал герой. «Сообщи ему, что для сельского хозяйства эта земля высшей пробы». — «Дедушка жаждет, чтобы я тебе сообщил, что для сельского хозяйства эта земля наивысшей пробы». — «И еще ему сообщи, что значительная часть этой земли была уничтожена, когда пришли нацисты, а до этого она была еще прекраснее. Они бомбили самолетами, а потом наступали в танках». — «По ее виду не скажешь». — «Здесь все сделали заново после войны. Раньше было по-другому». — «Ты здесь был до войны?» — «Посмотрите на тех людей: они работают на полях в одном нижнем белье», — сказал герой с заднего сиденья. Я осведомился об этом у Дедушки. «В этом нет ничего абнормального, — сказал он. — Утром здесь очень жарко. Избыточно жарко, чтобы тревожиться о верхнем белье». Я сообщил об этом герою. Он заполнял многочисленные страницы в своем дневнике. Я хотел, чтобы Дедушка продолжил предыдущее собеседование и сообщил мне про когда он был в этих краях, но я ощутил, что то собеседование закончилось. «Какие старые люди работают, — сказал герой. — Некоторым из тех женщин должно быть лет шестьдесят или семьдесят». Я осведомился об этом у Дедушки, потому что тоже не находил это подобающим. «Это подобающе, — сказал он. — Тут горбатят, пока не вгонятся в гроб. Твой прадед умер в полях». — «Прабабушка тоже работала в полях?» — «Они работали вместе, когда он умер». — «Что он говорит?» — осведомился герой и тем помешал Дедушке продолжать, и я снова ощутил, лицезрея Дедушку, что это был конец собеседованию.
Я впервые слышал Дедушку говорящим о своих родителях, и мне хотелось узнать из него гораздо больше. Что они делали во время войны? Кого спасли? Но я чувствовал, что промолчать по этому вопросу было для меня элементарной вежливостью. Он заговорит, когда ему будет необходимо заговорить, а до той поры я буду упорствовать в молчании. Вот почему я сделал то же, что делал герой, а именно стал смотреть в окно. Не знаю, сколько свалилось времени, но знаю, что свалилось много. «Красиво, да?» — сказал я ему без разворота. «Да». В следующие минуты мы не пользовались словами, а только свидетельствовали сельскохозяйственные угодья. «Сейчас благоразумное время осведомиться у кого-нибудь, как добраться до Трахимброда, — сказал Дедушка. — Думаю, что он от нас не больше, чем в десяти километрах удаленности».
Мы сдвинули автомобиль на обочину, хотя было очень трудно ощутить, где истекала дорога и приступала обочина. «Иди осведомись у кого-нибудь, — сказал Дедушка. — И еврея возьми». — «Ты пойдешь?» — спросил я. «Нет», — сказал он. «Пожалуйста». — «Нет». — «Идем», — проинформировал я героя. «Куда?» Я указал пальцем в поле, на табун мужчин, которые курили. «Ты хочешь, чтобы я пошел с тобой?» — «Конечно», — сказал я, потому что жаждал, чтобы герой почувствовал себя вовлеченным в каждый аспект нашей поездки. Но по правде, я также боялся мужчин в поле. Я никогда не разговаривал с такими людьми — людьми бедными и сельскохозяйствующими, — и подобно большинству жителей Одессы, я говорю на смеси русского и украинского, а они говорят только по-украински, и хотя русский и украинский звучат схоже, люди, которые говорят только по-украински, иногда ненавидят людей, которые говорят на смеси русского и украинского, потому что очень часто люди, которые говорят на смеси русского и украинского, приходят из больших городов и думают, что они значимее людей, которые говорят только по-украински и приходят с полей. Мы так думаем, потому что мы действительно значимее, но это для другого рассказа.
Я приказал герою не разговаривать, потому что время от времени люди, которые говорят только по-украински и ненавидят людей, которые говорят на смеси русского и украинского, также ненавидят людей, которые говорят по-английски. По той же самой причине я привел с нами Сэмми Дэвис Наимладшую, хотя она не говорит ни по-украински, ни на смеси русского и украинского, ни по-английски. ГАВ. «Почему?» — осведомился герой. «Что почему?» — «Почему я не могу разговаривать?» — «Потому что некоторые люди огорчаются, когда слышат по-английски. Нам будет более легче добыть их содействие, если ты будешь держать губы закрытыми». — «Что?» — «Заткнись». — «Нет, что это за слово ты употребил?» — «Какое?» — «На д». Я почувствовал себя очень гордо, потому что знал одно слово английского, которое герой, американец, не знал. «Добыть. Это как заполучать, брать, приобретать, заручаться или овладевать. А теперь заткнись, поц».
«Я об этом никогда не слышал», — сказал один из мужчин, с сигаретой в углу рта. «И я не слышал», — сказал другой, и они экспонировали нам свои спины. «Спасибо», — сказал я. Герой звезданул меня в бок сгибом своей руки. Он пытался мне что-то сказать без слов. «Что?» — прошептал я. «Софьевка», — сказал он без объемности, хотя, по правде, это не имело значения. Это не имело значения, потому что мужчины не обращали на нас никакого внимания. «Ах, да», — сказал я мужчинам. Но они не развернулись, чтобы взглянуть на меня. «Еще он называется Софьевка. Вы знаете о таком городке?» — «Мы о нем никогда не слышали», — сказал один из них, не обсуждая это с остальными. Он отбросил сигарету на землю. Я развернул голову отсюда туда, чтобы проинформировать героя, что они не знают. «Может, вы видели эту женщину», — сказал герой, доставая из пидараски дубликат фотографии Августины. «Убери обратно!» — сказал я. «Вы чего тут хотите?» — осведомился один из мужчин и тоже отбросил сигарету на землю. «Что он сказал?» — спросил герой. «Мы разыскиваем городок Трахимброд», — проинформировал я их и ощутил, что не катаюсь как сыр в масле. «Я же тебе сообщил, что нет такого места Трахимброд». — «Так что хватит нам надоедать», — сказал один из других мужчин. «Хотите сигарету Мальборо?» — предложил я, потому что больше ничего не пришло в голову. «Иди отсюда», — сказал один из мужчин. «Отправляйся обратно в Киев». — «Я из Одессы», — сказал я, и они засмеялись с насилием. «Тогда отправляйся обратно в Одессу». — «Они нам могут помочь? — осведомился герой. — Они что-нибудь знают?» — «Идем», — сказал я и взял его руку, и мы пошли назад к автомобилю. Я был присмирен до максимума. «Идем, Сэмми Дэвис Наимладшая!». Но она не хотела идти, несмотря на то, что курящие мужчины подвергали ее насмешкам. Оставалась только одна возможность. «Билли Джин из нот май лава. Ши из джаст э герл ху клеймз зет айм зе уан». Максимум присмиренности переросло в максиморум.
