Дедушка бросил взгляд через плечо.
– Отпусти ее. Там есть нечего.
Я видела, как рыбка поплыла кверху брюшком у самой поверхности воды, а потом ожила и исчезла. Моя рука запачкалась слизью, которую я пыталась смыть. Дедушка насадил на крючки новых червей, но я уже больше не стремилась к тому, чтобы у меня клевало. Желание рыбачить испарилось. Мне больше не хотелось в чем-то превосходить отца.
Став старше, я часто вспоминала именно тот эпизод. Тогда я впервые заметила папину особенность, проливавшую свет на нечто большее. Он всячески старался это скрыть, но ему всегда не хватало определенных навыков. Тех, которые в его поколении передавались обычно от отца к сыну. Он не умел плотничать, менять поплавок в бачке унитаза, латать велосипедные камеры.
Снимать рыбу с крючка.
Папу вырастила бабушка. Насколько я понимаю, он никогда не видел своего отца. Время и обстоятельства его исчезновения – одна из многих семейных тайн. Однажды я спросила об этом бабушку. Надо полагать, лет мне было немного, потому что, будь я порассудительнее, предпочла бы промолчать.
– Почему у меня нет второго дедушки?
Первый и последний раз в жизни я коснулась этой темы. Мы сидели за обеденным столом, и, словно по мановению волшебной палочки, все застыли. Как и отец, бабушка делилась своим мнением с окружающими, глядя на них сверху вниз, и в этот раз мне дали понять, что я далеко перешла границу дозволенного.
– Ему хватило чести выплачивать мне достойное содержание, и это единственное, что тебе нужно знать о нем.
Потом обед продолжился, но за столом повисло уже совсем другое молчание. В скором времени отец встал из-за стола и вышел.
Бабушку со стороны отца я побаивалась. Она была противоположностью моей матери – привыкла доминировать и добиваться всего, что захочет. Даже отец перед ней пасовал. Бабушка владела магазином эксклюзивной дамской одежды и состояла во всяких художественных и театральных объединениях. До самого конца вела активный образ жизни. Она обычно звонила нам пару раз в неделю и не делала тайны из того, что хочет поговорить именно с сыном. Думаю, они были очень близки. Папа подолгу разговаривал с ней по телефону, и я изредка подслушивала их из соседней комнаты. Во время этих разговоров папин голос звучал непривычно – беззаботно и немного искусственно, он даже смеялся по-другому. Иногда мне хотелось, чтобы отец так же беседовал со мной и мамой.
Я никогда близко не общалась с бабушкой. Она умерла несколько лет назад, и на ее похоронах папа был безутешен. Мне это показалось немного странным. Его мать по-прежнему так много значила для него, что мы, оставшиеся в живых, не могли облегчить его утрату. И я помню, что задумалась тогда: был бы он так же расстроен, окажись в этом гробу я.
Я возвращаюсь домой. Внезапно понимаю, что жутко проголодалась. На площади Эстермальм спускаюсь в метро и по пути от станции до дома покупаю себе салат.
Беспокойство ожидает меня за дверью подъезда, и уже в лифте я принимаю решение отменить запрет на просмотр телевизора в выходные дни. Я подняла планку слишком высоко.
В квартире пахнет свежевымытым деревянным полом. Полагаю, это должно создавать ощущение домашнего уюта. На кухне вываливаю салат в тарелку, иду в гостиную и опускаюсь на диван. Потом словно куда-то проваливаюсь и, не понимая, что происходит, внезапно начинаю рыдать.
Будиль
Тьма сгущается по ночам. Я проваливаюсь, лечу вниз. В конце концов, дохожу до состояния, когда мысли становятся прерывистыми. Путаными и противоречивыми. Наверное, кто-то назовет это страхом. А я – грустной растерянностью.
Как многое мне уже никогда не придется прочувствовать.
Я надеялась, что с приближением конца все решится само собой. Но это не мой случай. Напротив, складывается впечатление, будто все растворяется и становится еще менее понятным.
Сама смерть – еще не все. Не могу сказать, что я жду своего конца, но так или иначе я готова его принять. Он входит в правила игры и касается всех без исключения. Но как мы к нему придем, зависит уже от произвола судьбы, и я полагаю, что мой приговор довольно несправедлив.
Почему именно я?
Мгновение спустя другой голос вопрошает: «А почему бы и нет?»
По ночам я отчетливо осознаю правду о том, что со мной сделает болезнь. Врачи отвечают на мои вопросы, но я не знаю, зачем я их задаю. Я все равно ничего не могу поделать. Если Бог существует, непонятно, чем он занимался, пока дьявол изобретал эту болезнь. Мое тело будет обездвижено, язык онемеет, но мозг останется цел. И сердечная мышца тоже – дьявол решил проявить изощренную изобретательность. Сердце может биться долго, если поддерживать искусственное дыхание.
А мне его обеспечат.
Моя жизнь превратилась в ожидание. Я содрогаюсь при мысли о том, что ее отдадут в чужие руки.
Запас снотворного растет. В тот день, когда мне суждено опять попасть в плен, я предпочту смерть с ее неизвестностью.
Прихватив покрывало, я перебралась в оконную нишу. Я частенько сижу здесь в ожидании рассвета. Нового света, которым еще никто не воспользовался, и еще одного дня. Время еще есть, хотя с длинными прогулками мне пришлось распрощаться. Левая нога мне уже не подчиняется – она непроизвольно дергается и внезапно подкашивается, мышцы сводят судороги. Однажды я упала и с тех пор не выхожу дальше продуктового магазина. Мою слабеющую руку поддерживает закрепленная липучкой шина. Онемение доходит уже до локтя.
В доме нет лифта. Я стараюсь не думать о лестнице. О том дне, когда не смогу ее преодолеть. На первом этапе мне обеспечат медицинский уход на дому, но в глубине души мне так хочется продолжать ходить в ресторан. Мысль о часах, которые я там проведу, дает мне силы, чтобы подняться утром с постели. Мой медицинский куратор и другие, с кем я общаюсь в Каролинской университетской больнице, видят во мне мою смертельную болезнь. А в ресторане я просто Будиль. Как все, живая среди живых.
Только где-то левую руку немного повредила.
Вот что произошло вчера. Я пришла, как обычно, к четырем. На столике, за которым я обычно сижу, стояла табличка: «Зарезервировано». Признаюсь, я расстроилась. Это место стало для меня олицетворением защищенности. Только внезапно его лишившись, я осознала, насколько оно было для меня важным.
Я села за столик рядом, и Дамир подошел, чтобы зажечь свечу.
– Так вы здесь хотите сегодня присесть?
– Нет, но столик, за которым я обычно сижу, зарезервирован.
Дамир расплылся в улыбке.
– Он зарезервирован для вас. Я теперь считаю его вашим с четырех до шести. Если вы не появляетесь, к половине шестого я убираю табличку. – Обернувшись, он выдвинул стул, на котором я привыкла сидеть. – Прошу вас, мадам.
Поднявшись, я обошла вокруг стола. На сердце стало удивительно тепло. Дамир задвинул стул у меня за спиной, как настоящий джентльмен.
