В конце концов, я подошел к нему и спросил, что ему нужно.
Ему нужно было выяснить, как пишется «небо».
Небо?
Да, слово «небо».
Я не мог понять этого. Что он имел в виду? Слово «небо» пишется так, как оно произносится.
Похоже, что это не слишком прояснило для него вопрос. Он стоял передо мной испуганный, сжатый, затем прошептал:
– После «б» в конце – «а» или «о»?
– «А» в конце? Какого черта?
Он стоял молча, кусая губы.
– «А» на конце! – повторил я, и голос мой сорвался в крик. – Но прежде всего скажи, что ты собираешься делать с этим своим небом?
И на этот свой вопрос я не получил ответа. Словарь мягко захлопнулся у него в руках, и он вернулся к себе. Но чуть позже он снова вернулся к полкам, достал словарь и начал в нем рыться. Я подскочил.
– А теперь что?
Заикаясь, он пробормотал:
– Независимость…
– Что – независимость?
– …«масть» или «мость»?
И снова необъяснимая ярость захлестнула меня. Как это всегда бывает, от неожиданности я сам не мог вспомнить, как правильно пишется эта самая «независимость». Я вырвал из его рук словарь и сам лихорадочно стал его листать…
Тем временем планы обретения мною свободы начали приобретать реальные черты. Время от времени приходили какие-то люди, желавшие осмотреть выставленный на продажу дом. Я проводил их по комнатам, заставляя заглядывать в каждый угол, спускался с ними в погреб, проводил по двору и возвращался на балкон. Звучным голосом я перечислял его достоинства – достоинства дома, в котором я прожил тридцать лет. Затем равнодушно называл цену. Прощаясь, я осведомлялся об их имени и называл свое. Они перегибали вдвое лист бумаги и без всякого выражения на лице записывали его. Без малейшей реакции. Читали ли они хоть когда-нибудь в своей жизни стихи? Судя по всему, мне предстояло покинуть эти места абсолютно безвестным.
Сад меж тем производил на покупателей плохое впечатление. Сын давно уже не прикасался к лопате. Поэтому мне самому пришлось достать садовый инструмент и выполоть наиболее буйные побеги, которыми я завалил потом лужи.
Прощальный прием на работе в мою честь. Все служащие собрались для этого за час до окончания работы. Пирожные стояли на столе, бокалы были наполнены. Меня превозносили сверх всякой меры. Более того – кое у кого в глазах я увидел слезы. Ни один из выступавших ни словом не обмолвился о моих стихах, как бы щадя мои чувства. И, наконец, заключительный момент – подарок. Картина. Масло. Хмурое море…
Я начал укладывать вещи. Массу сомнений вызвал книжный шкаф. Что взять из него, что оставить? Я послал все необходимые документы, касающиеся моего сына, одному из зятьев. Я обращал его внимание на необходимость безотлагательных действий. В конце концов договорились встретиться в маленьком кафе, в городе. Усевшись вокруг небольшого столика, они выложили свои карты. Они предприняли необходимые усилия, и вот итог: на окраине Иерусалима они нашли старого и опытного специалиста, мастера переплетных работ, который согласился взять себе подмастерье. Он будет обеспечен едой и жильем. У этого человека должен был быть сын такого же возраста, но он умер от какой-то болезни. Может быть, поэтому им было выдвинуто единственное условие: случись мальчику заболеть – он должен будет вернуться обратно. Что? Ну, например, если с ним случится припадок или что-нибудь в этом роде. На этот счет переплетчик был непреклонен – за больным они ухаживать не хотели.
А потому мои зятья провели дальнейшую работу и отыскали пожилую женщину, жившую неподалеку от переплетчика: она согласна была взять заболевшего к себе. Разумеется, за дополнительное вознаграждение. Вот так. Теперь все. Мне нужно только подписать договор – там и там.
И они вытащили бумаги.
Я подписал, не глядя. Но пока я делал это, во мне поднимался гнев.
– Поскольку вы предусмотрели даже его припадки и его болезнь, вам не о чем больше беспокоиться. Вы… вы ведь знаете, что он не такой… Он… почти нормальный ребенок. Я говорил вам об этом… сотни раз. Но вы не захотели понять. Ладно. Будь по-вашему.
Мои зятья собрали все документы, за исключением экземпляра, предназначавшегося мне, затем жадно допили остатки кофе и дружелюбно улыбнулись:
– Ну вот, а вы беспокоились, что он останется без присмотра…
Днем позже мне еще раз пришлось ставить свою подпись – на этот раз, чтобы передать дом в руки наконец-то нашедшегося покупателя. Когда все формальности были завершены и все слова произнесены, я получил за него вполне достаточную сумму: за дом, или даже точнее за землю, поскольку сам дом был предназначен на снос.
Стоимость мебели тоже была включена в цену. Трое рабочих, появившихся однажды вечером, начали освобождать дом. Они выбросили из него все, кроме двух матрасов. Они забрали даже письменный стол, несмотря на то, что мой сын сидел за ним и писал. Он был оскорблен. Он бродил по дому, листки, белея, трепетали у него в руках. Некоторые из них оказались на полу, и, прежде чем он заметил это, один из рабочих уже обернул ими лампочку, чтобы умерить свет. Он бросился на него и чуть не выбил ему все зубы.
Мне пришло в голову, что сумерки – это время, когда ему приходится преодолевать состояние глубокого оцепенения.
Мой бумажник распирало от денег. Я получил за дом и все остальное не более четверти истинной цены, но и этих денег хватало с избытком. Мне хотелось продать все, что можно, а то, что невозможно было продать, я раздаривал. Я навязывал своим друзьям массу книг. Если бы мой сын был менее занят, он вполне мог бы продать своему знакомому уличному торговцу многое из того, что я выбрасывал.
Пришлось также навести порядок в подвале и вытащить оттуда всякое старье, метлы, еще книги, а также рукописи – и мои собственные, и чужие, все эти поэтические выдумки, мелочи, пустяки, оставшиеся от былых времен. Тучи пыли висели и оседали на подвальных ступенях в течение всех этих трех дней.
В кафе я сказал своим друзьям:
– Теперь вы имеете представление о том, как человек избавляется от своих цепей.
Кроме всего прочего, я стал регулярно наведываться в крошечную гавань этого огромного города, чтобы подогреть свою решимость к путешествиям. Закутавшись в пальто и с зонтиком в руках, я бродил среди кранов, покрытых ржавчиной и солью, пытаясь завязать разговор с матросами. Я также должен был решить, куда мне отправляться. Сначала я выбрал Европу, затем стал подумывать о греческих островах. Более того, я вступил в переговоры с капитаном одного турецкого судна, отправлявшегося к Босфору, но тут неожиданно подвернулась возможность по смехотворной цене приобрести билет на сухогруз, курсировавший между страной и Кипром. И я отправился на него и водрузил свою трость в углу своей будущей каюты. Это путешествие должно было оказаться чем-то вроде прелюдии. Затем я двинусь дальше – все дальше и дальше.
