– И ты, и папа всегда отказывались показать мне ту квартиру, в которой я родилась, хотя всякий раз описывали ее как великолепную, с необыкновенным видом из окна.
– Да. Великолепный вид… из любого окна, а не только из какого-то одного. Но сейчас, я уверена, при таких темпах строительства и таком количестве новых зданий в округе никакого вида никому уже не откроется. Да, квартира была совершенно очаровательна, в окружении, которое с тех пор сильно изменилось, становясь с каждым годом все, так сказать, «черношляпней и черношляпней»… Как это и происходит повсюду.
– Но если та квартира была так хороша, чего же вы уехали? Почему?
– Почему, почему… Ты твердишь эти свои «почему» из-за своего сна?
– Допустим, что так.
– Хорошо. Мы уехали оттуда потому, что на этом настаивал твой отец.
– Почему?
– Опять «почему»? Что тебе приснилось такого, что ты так дергаешься?
– Папа приснился мне впервые с тех пор, как он умер.
– И что с того? Папа… Все в свое время. В моих снах только на этой неделе он появлялся три раза.
– И что-то рассказал?
– Нет. Он говорит, только если мы о чем-то его спрашиваем. В остальное время он словно участник массовки, стоит молча.
– Массовка во сне? Ничего себе.
– Вот видишь? Иногда и я могу внятно выразить свою мысль.
– Безусловно. Иногда даже слишком… И тем не менее я не поняла – почему вы расстались с таким удобным жильем?
– Ты так решительно жаждешь все узнать? Теперь я спрошу: «Почему?»
– Потому что ты пытаешься уклониться от ответа.
– Хорошо, будь по-твоему. Молодая владелица квартиры, жившая на том же этаже, совершенно неожиданно умерла, и ее муж с невероятной скоростью женился еще раз так, чтобы новая его жена могла заботиться о младенце.
– А что ребенок?
– Я же сказала, что ребенок скончался во время родов.
– Ты этого не сказала.
– Прости…
– Но почему папу беспокоило то, что владелец квартиры нашел себе жену, которая должна была заботиться о ребенке?
– Спроси у него самого, когда он снова навестит тебя во сне.
– Вот сейчас ты явно что-то скрываешь.
– Потому что все это произошло так давно и было так запутано, что возьмись я вдаваться в детали, ты рисковала бы опоздать на свой рейс.
– О моем рейсе тебе совершенно нечего беспокоиться. Но… так вышло, что я в своем сне абсолютно точно видела молодую женщину… мертвую.
– Ничего ты не могла видеть. Тебе было тогда пять лет… Ну, может, пять с половиной.
– Значит, именно с этого времени у папы начались эти странные галлюцинации… эта мания?
– Возможно. Ты ведь знала его. Его юмор, остроумные шуточки, его приверженность к заведенному в доме неизменному порядку – это все возникло в нем и стало частью его самого, столь естественной, не случайно… не без того, чтобы не было результатом некогда потрясшего его происшествия, оставившего глубоко в его душе какие-то рубцы. С тех пор он стал опасаться каких-то несчастий. А поскольку в то самое время я снова была беременна – в то же самое время, когда умерла жена владельца квартиры, – он настоял, чтобы мы покинули эту отмеченную знаком смерти квартиру и перебрались из нее куда-нибудь подальше.
Вот так.
50
Японский чартер, зафрахтованный для оркестра, был староват, но внутри опрятен и чист. Большинство инструментов разместилось в брюхе самолета вперемежку с багажом оркестрантов, за исключением флейт, кларнетов и гобоев, которые без особых проблем нашли себе место в багажниках над головой пассажиров. Но некоторые скрипачи, обладавшие инструментами поистине бесценными, запаслись специальными разрешениями держать их буквально на себе на все время полета. В бизнес-классе было всего лишь двенадцать кресел, которые заблаговременно были зарезервированы для дирижера и его жены, так же как для Германа Кроона, заместителя мэра Арнема и его жены, японского атташе по культуре, являвшегося инициатором данного мероприятия, и молодого композитора по имени ван дер Броек. Оставшиеся распределены были между ведущими музыкантами, большинство из которых были людьми в возрасте. Нóга, разумеется, получила место в туристическом классе, рядом с контрабасисткой по имени Пирке Виссер, пухлой дамой средних лет, голландкой, которая при более близком знакомстве оказалась еще и бабушкой.
Сразу же после вылета, в три пополудни, один из пилотов вышел из кабины и рассказал пассажирам о предстоящем полете, курс которого проложен поначалу в северном, а не, как обычно, восточном направлении, поскольку полет через север оказывался короче, в результате чего в это время, а именно в конце лета, солнце будет светить бóльшую часть полета, и только за час или два до приземления в Японии они смогут снова насладиться видом звездного неба.
Перелет через Северный полюс показался некоторым музыкантам смелым, но вместе с тем и неоправданным испытанием для престарелого аэроплана, вызвав шквал шуток самого мрачного свойства, вроде той, что падение самолета на какой-нибудь гигантский айсберг окажется благом для Арнема и его муниципалитета, облегчив его финансовые расходы и обязательства, но и суля избавление от необходимости поиска инструментов и тел. Кое для кого из музыкантов страх перед полетом был подобным черным юмором только усилен, так что обеспокоенной администрации пришлось воззвать к спокойствию и тишине. Все, в конце концов, изнурены были предшествовавшими полету прощальными выступлениями, и, пожалуй, пока солнце вовсю еще светило с небес, имело смысл угомониться и соснуть час-другой, опустив пластиковые шторы.
Втиснувшись в кресло возле круглого иллюминатора, израильская арфистка проплывала над белыми ледяными озерами, обдумывая свой прерванный сон. Предоставит ли ей ее воображение еще одну возможность поговорить с молчаливым ее отцом дополнительно? И сейчас, поскольку сон ее был так неожиданно прерван, – сможет ли она усилием воли заставить себя снова уснуть? И она грустно улыбнулась бабушке многочисленного семейства, расположившейся с ней рядом, – величественной, высокой, налитой исполнительнице, в руках которой огромный контрабас выглядел как ученическая скрипка, выросшая вдруг каким-то необыкновенным образом. Дородная уроженка Голландии в ответ тоже улыбнулась ей, хорошо понимая причины беспокойства соседки. Отработав в составе оркестра не один год, она тем не менее верила, что администрация как-нибудь да найдет в Японии музыканта, способного сыграть партию второй арфы.
– Любой музыкант в оркестре, – сказала она, – особенно после стольких и таких сумасшедших репетиций отдаст все что угодно, только бы не упустить возможность сыграть Дебюсси.
А тем временем Ледовитый океан становился под ними все больше и белее, а слова старейшего оркестранта сделали для ее спокойствия больше, чем заверения дирижера и даже административного директора, так что спустя какое-то время Нóга спросила соседку, не возражает ли она против того, чтобы задернуть штору, приглушив ослепляющее сияние полуденного солнца.
