– В Иерусалиме, – тихо произнесла арфистка. – Моя мама вернулась в старый свой дом… Но я и раньше знала, что именно так и случится.
Лицо мужчины, задавшего этот вопрос, просветлело. Он был холостяком, родом из Фландрии, семидесяти пяти лет от роду, высоким и элегантно одетым; после увольнения из департамента по культуре Антверпена он занял пост административного директора симфонического оркестра Арнема. А когда и эти его полномочия закончились, ему тоже пришлось вернуться в старую свою квартиру в районе серого бельгийского порта; слова арфистки каким-то образом воодушевили его – приятно, что ни говори, услышать о подобной ситуации, имевшей место за тысячи миль отсюда с незнакомой дамой его возраста.
Нóга осведомилась о положении дел с двойным концертом Моцарта, который у нее похитили, чтобы не сказать украли.
– Народ все еще любит Моцарта, – отвечал Герман с извиняющейся улыбкой. – Моцарта они понимают.
– Я не спрашиваю о Моцарте, – без обиняков отрезала Нóга. – Меня интересует, как идут дела с выступлениями?
Герман и здесь предпочел отвечать уклончиво:
– Твой верный друг Манфред, безусловно, виртуоз. И для Кристин, которую я пригласил из Антверпена, это лучший шанс проявить себя, заполучив такого партнера. Не сердись на нее. Ее вины в этом нет.
– Я не о ней, – прошептала Нóга, уже решившая оставить все как есть; лишь в эту минуту она обратила внимание на тишину вокруг.
– Куда все подевались?
– Этим вечером оркестр играет в Гамбурге. Они вернутся завтра, а репетиции возобновятся в течение ближайших трех дней.
– И мы вернемся к Берлиозу?
– Нет, Нóга. И в этом заключается хорошая для тебя новость. Исполнение «Фантазий» отменено.
– Отменено?
– Правильно.
– И ты называешь это «хорошими новостями»? Почему Берлиоз был отменен?
– Потому что мы уже исполняли его множество раз. А кроме того, все упирается в бюджет. Его недостаточно, чтобы прикупить парочку тимпанов и добавить три контрабаса, которые нужны, чтобы добавить побольше шума, которые потребовались этому французу, чтобы таким образом выразить его любовные терзания.
– Ну а что взамен?
– Взамен Берлиоза мы отыскали другое французское сочинение, нечто более зрелое и вместе с тем утонченное – именно такое, что должно обрадовать лично тебя. Вместо коротенького вальса для арфы во второй части «Фантазий» ты и Кристин получаете диалог – полновесный и долгий, между ветром и волнами в «La mer» Дебюсси.
Нóга была ошеломлена.
– «La mer
[10]»?! Ох, Герман, ты был совершенно прав. Это великолепная новость. Это награда за те три месяца, что я с вами не играла. Там арфа – главный солист!
– Две арфы.
– Конечно. Обе.
Администратор не без удовольствия облобызал обе ямочки на щеках очаровательной арфистки, светившейся от радости. Достав щепотку табака из табакерки, стоявшей перед ним на столе, он набил им изогнутую трубку, привезенную из Иерусалима, и сделал безуспешную попытку ее раскурить.
– Это новая и современная трубка, – констатировал он, вынимая старую свою трубку, которая отвечала всем его требованиям и раскурилась мгновенно. – Но я от твоего подарка не отказываюсь. И благодарю.
– Как вам пришла в голову идея заменить Берлиоза на Дебюсси?
– Ты не поверишь – пришла издалека, от администрации оркестра в Киото. Пока ты была в Израиле, мы получили неожиданное предложение из нашего посольства в Японии обменяться оркестрами с Киото, а когда мы упомянули о Берлиозе, мы ощутили со стороны японцев нечто вроде… колебания… сомнения… – очень, очень вежливое, потому что «Фантазии» были у них в репертуаре весь предыдущий год; очевидно, именно поэтому и выступили они со своим контрпредложением, облаченным, как всегда, в изысканную форму. Послушай, что они нам написали: «Вы, голландцы, веками боретесь с морской стихией, научившись покорять ее, в то время как нам, японцам, море приносит только разрушение и смерть. А потому, пожалуйста, остановите свой выбор на Дебюсси и его “La mer” – не только как музыканты, но и как опытные и храбрые победители морей, и, может быть, после вашего выступления мы тоже научимся, как нужно бороться с морями, окружающими нас». Странно, ты согласна?
– И странно… и глубоко.
– Ну хорошо. Импрессионизм Дебюсси возник отчасти под влиянием японского искусства, и на первой странице оригинала партитуры «La mer» от 1905 года изображена была огромная волна, цунами, кисти японского художника Хокусай.
– Я ничего об этом не знала и никогда не видела. И кто такой этот Хокусай?
– Он жил и работал в середине восемнадцатого века – и чуть ли не до середины девятнадцатого. И, похоже, в те времена опустошающие цунами тоже обрушивались на Японию.
– Прекрасно, – сказала арфистка, хотя прекрасного в цунами усмотреть было трудно, разве что на гравюре великого японца. – Великолепно. «La mer» – произведение поистине возвышенного свойства, Герман. То, что мне сейчас нужно. Когда мы приступаем?
– В течение ближайших десяти дней. Завтра Деннис возвращается из Америки, репетирует с оркестром, а затем будет дирижировать исполнением. И для тебя, милая наша Венера, каникулы на этом закончатся.
– Трудно мне назвать эти три месяца каникулами, но если ты так считаешь, пусть будет так.
– Я не стану на этом настаивать, если ты подробно расскажешь, что за это время произошло, – сказал Герман заботливо. – Но были то каникулы или что другое – сейчас пришло время возвратиться к работе. Первым делом отправляйся в библиотеку и отбери необходимые ноты для разных инструментов, обратив особое внимание на Дебюсси и его «Танцы священный и светский».
– Танцы священный и светский для арфы и струнных, – воскликнула она. – Герман, я просто схожу с ума. Я так счастлива. Ты полагаешь, что в Японии я смогу солировать?
– Пока что подобная идея витает в воздухе – есть кое-что, что следует обсудить. Но если ты была огорчена из-за Моцарта, которого потеряла, то в виде возмещения получи два танца Дебюсси.
И он занялся своей трубкой из Иерусалима.
В прекрасном настроении она ринулась в музыкальную библиотеку и нашла партитуру «La mer» в карманном издании с четким шрифтом. Наскоро просмотрела три отрывка: «От рассвета до полудня на море», через «Игры волн» и закончив «Диалогом Ветра и Моря», счастливо получив подтверждение, что обе части для арфы глубоки и изысканны, иногда в унисон, иногда преображаясь во что-то иное. С еще большей скоростью понеслась она обратно в штаб-квартиру оркестра, чтобы взять ключи от подвала, в котором хранились инструменты. Самые тяжелые из них – басовые барабаны, ксилофоны, два контрабаса и поражающая воображение своей величиной туба – отбрасывали тени в скудно освещенной комнате. Ее собственная арфа путешествовала сейчас по Германии, но вторая арфа, очень старая, стояла на месте, прикрытая розовым чехлом. Очень осторожно она сняла его и тронула струны, что было нелегко, поскольку древнее это изделие использовалось весьма редко – лишь в сочинениях, требовавших участия рядом с основной арфой еще одной, дополнительной. И вот ее-то струны, одну за другой, она и перепробовала – а попробовав, убедилась, что все сорок семь настроены верно.
