– Эта ваза, она тоже является подарком, как и сами фрукты от семейства Померанц? – спросил Хони у матери, облизывая пострадавшие пальцы. – Или мы должны были ее вернуть?
– Не будь ребенком, – сказала Нóга. – Давай считать, что является, с той минуты, как ты специально грохнул ее.
– Ну, на самом деле я не употребил бы это слово «специально», хотя мне и не хотелось бы доставлять почтенным Померанцам слишком уж большой радости от твоего возвращения сюда.
– Да перестань ты сосать свои пальчики, бедняжка. Так ты кровь не остановишь. Сунь их под холодную воду, пока мы с мамой найдем кусок бинта.
Но мать совершенно забыла уже, что и где лежит у нее в квартире, а чего нет вовсе, и им пришлось перевернуть все вверх дном, пока они не отыскали кусок полузасохшего лейкопластыря.
Едва ли не смертельное кровотечение было наконец остановлено, успев оставить кровавые следы на рубашке и брюках, что в свою очередь потребовало неотлагательной реакции, и Хони вскоре предстал перед сестрой и матерью в исподнем. Смущение его по этому поводу вызвало здоровый смех у той и у другой.
– Мы ведь и прежде, – хохотала сестра, – видели тебя в таком виде.
– И не только в таком, – добавила мать.
Словом, было весело.
И тем не менее он замерз, стоя полуодетым под вечерним и ночным сквозняком Иерусалима, так что его сестре пришлось одолжить ему самую свою большую рубашку, а матери – пожертвовать старый банный халат; и так он уселся перед ними, устроившись, к своему удивлению, на редкость комфортабельно, взрослый мужчина, переодетый женщиной, предаваясь воспоминаниям о детских своих годах, забыв о том, что собирался снова вернуться к вопросу о причинах провала их (а не только его) попытки, связанной с переселением в Тель-Авив, провожая взглядом скоростной трамвай, который совершал пробный прогон по маршруту Иерусалим – Тель-Авив, – новинку, обещавшую сэкономить не менее получаса, соединив, как «молнией», оба этих города. Проследив его взгляд, мать не преминула съязвить:
– Когда этот эксперимент станет реальностью, ты, мой милый, сможешь примчаться сюда, стоит мне только чихнуть.
И так вечер этот потек дальше. Они перебрались на кухню, и после того как осколки вазы были убраны из мойки, они, не торопясь, вернулись к тому, что в ожидании этой встречи наготовила отъезжавшая Бог знает на сколько арфистка, вернулись в прошлое, сосредоточившись на добродетелях и недостатках того, кто оставил этот мир девять месяцев тому назад, причем Нóга припомнила вдруг одну дождливую ночь, когда она увидела отца, шаркающего из комнаты в комнату с видом чем-то глубоко униженного маленького китайца.
– Да, – подтвердила мать. – В те далекие годы, когда, проснувшись слишком рано, он хотел пройти в ванную, он, словно актер, надевал на себя маски, преображаясь в другого персонажа, особенно на обратном пути из ванной в постель – в китайца, индуса или эскимоса, но иногда в инвалида или паралитика. Однажды мы видели короткометражку под названием «Айша» – о женщине девяносто шести лет от роду, согнутой… даже скрюченной, опиравшейся при ходьбе на клюку, и его это так поразило, что, оказываясь без света, он всегда пробовал это все повторить.
– Но зачем? – Хони был шокирован, впервые услышав о ночных привычках покойного своего отца.
– Чтобы поразвлечь себя и позабавить меня.
– И это тебя на самом деле забавляло?
– Поначалу… от неожиданности. Но потом я его отчитала…
– И довольно строго, – добавила дочь. – «Ни капельки не похоже это на китайцев. Это по-японски», – выговаривала ему мама, как если бы она на самом деле знала, как передвигаются японцы. И, надо признать, она его этим смутила, и в следующий раз он передвигался совсем меленькими шажками.
Спрыгнув с постели, она грациозно передразнила покойного.
Ручеек болтовни протекал неспешно в добродушной и дружественной манере, усыпляя своим журчанием это родственное содружество, перенося их то к отсутствующей родне, то к полузабытым друзьям, и даже имя Ури всплыло однажды, как бы невзначай, но обе женщины были настороже, и ни единого слова не соскользнуло у них с губ относительно его появления в массовке, а тем более визита, так что все выглядело так, словно Хони не только пережил и смирился уже со своей неудачей заполучить поближе свою мать, но и странным образом взбодрился, претерпев это поражение. Он ходил из комнаты в комнату в старом материнском банном халате, планируя, каким образом лучше обновить это жилье, вложив приемлемое количество денег именно сейчас, что позволит им сберечь из-за низкой квартплаты немало денег, и он тут же составил список необходимых расходов, указав, как и что, по его мнению, следует оставить как есть, что добавить, а от чего избавиться, особенно отмечая неотложность смены всей электропроводки… и так далее. Вышагивая туда и обратно, обратил он внимание и на одиноко скучавший платяной шкаф, открыв который он обнаружил в нем болтавшийся на плечиках взад и вперед черный отцовский костюм.
– Забери его, – посоветовала ему сестра. – Возьми его, не упрямься. Сделай это раньше, чем мама выбросит его. Он может когда-нибудь тебе пригодиться.
– Этого не случится никогда. Кто сейчас может позволить себе облачиться во что-то подобное? Отцу пришлось приобрести его, только чтобы здесь не выделяться среди соседей.
– А может быть, в будущем, тебе тоже захочется не выделяться здесь?
– Мне?! – он только что не взревел. – С чего бы? И зачем?
– Затем, чтобы они не забрасывали тебя камнями. Вот зачем.
Он глядел на сестру, не в силах сразу понять – она шутит или нет. Затем одним движением сорвал пиджак с вешалки, свернул и решительным голосом объявил, что собственноручно пожертвует его в пользу бедных.
Тем временем усталость одолела всю семью. Мать была очень смущена, оказавшись в собственной квартире, она чувствовала себя словно в гостях, не решаясь по-хозяйски приготовиться ко сну. Эта задача выпала на долю временной жилички, которая вот-вот готова была покинуть Израиль, – ей и пришлось принять удар на себя, превратившись в рачительную домохозяйку. Сменив простыни, она расправила одеяла и достала полотенца, но мокрую, всю в пятнах крови одежду брата она привела в порядок лишь частично, после чего отправила ее в сушилку.
– Да, надо немного поспать, – сказала мать после того, как дочь окончательно закончила упаковывать свои чемоданы.
После чего улеглась, попросив своих детей выключить свет, но, видно, так было тяжело для нее предстоящее расставание с дочерью, которую не так уж часто видела она за прошедшие три месяца, что, нарушив неизменный свой порядок отхода ко сну, она поднялась, предложив Нóге присоединиться к ней и разделить полуночную чашечку чая.
– Пойдем, моя милая… Ты еще успеешь добрать свое в самолете, – сказал он, – а я не проснусь уже до полудня.
Возможность поучаствовать в церемонии, похоже, соблазнила и Хони. Но мать запротестовала:
