– Постой, постой… – он слегка дотронулся до нее, желая привлечь ее внимание. – Ты попросила меня, чтобы я вписал что-либо в тоненькую третью книгу… так что приготовься, как в поэзии, высказать правду, спрятав ее в абсурд. После всех этих лет, что мы провели врозь, ты вновь обрела тот хрупкий, сладостный, утонченный девический облик, пленивший мое сердце с той минуты, как я увидел тебя. А поскольку сейчас твои руки выглядят крепче, равно как, я уверен, и пальцы твои стали гибче от игры на арфе, я, не переставая, спрашиваю себя – как ухитряешься ты справляться в чужой стране, одна, со своим тяжелым и неудобным инструментом?
– Он кажется мне менее тяжелым и неудобным с тех пор, как мы с тобою расстались. А что до тебя – несмотря на то, что ты выкатывал его, поднимал, и, возможно, в конце концов, понял, как настраивать его, не думай, что ты знаешь о нем все.
– Речь не о нем, а о тебе. Потому что с первой минуты ты была моим инструментом. Так что сейчас, когда я вспоминаю, как этот хасид, которому и в голову не приходило, что ты играла в субботу, потому что в один прекрасный день ты получишь разрешение сыграть в Храме – история, о которой ты прожужжала все уши, повторяя ее снова и снова…
– Ладно, признаю, что время от времени я повторяюсь… Но так я напоминаю самой себе о детстве, которое было таким хорошим и счастливым, в отличие от твоего – мрачного и тяжелого.
– Заткнись. Оставь мое детство в покое и послушай. Не таким уж прекрасным было твое детство, если лучшим воспоминанием от него осталось то, что ты, стоя на ступеньках лестницы, могла поболтать с небритым ешиботником, который много лет спустя порадовал тебя тарелкой с фруктами и видом своего отпрыска.
– Мне приходилось на тех же ступенях разговаривать и с вежливым, гладко выбритым солдатом… Но вообще – что все это значит? После стольких лет жизни врозь ты появляешься, весь пылая от ревности? Кажется, визит твой заканчивается несколько странновато.
– А он заканчивается потому, что я упомянул об этом твоем, видно, не совсем еще забытом юношеском увлечении?
– Его отец предсказал, что я буду когда-нибудь играть в Храме. Правда, для этого, сказал он тогда же, мне придется поменять пол и превратиться из девушки в красавца-мужчину…
– Ну уж нет, моя милая, мой визит на подобной ноте я закончить не могу, даже если именно такое завершение по душе тебе. Потому что меня вдруг заинтересовал вот какой вопрос – не думала ли ты иногда о возможности – пусть не всерьез, пусть в шутку – превратиться в стройного паренька?
– Что за мысль! Каким образом? А главное – зачем?
– А затем, чтобы никого не рожать.
– Нет… и нет. Если я чего и хотела, так чтобы никто и ни к чему меня не принуждал. Особенно в том, что касается детей. А уж если бы до этого дошло, я хотела бы иметь ребенка по собственной воле, при общем желании обоих его родителей.
– И потому, видно, ты втайне от меня и сделала аборт, когда случайно забеременела?
– Втайне – потому, что не хотела тебя огорчать.
– И достигла прямо противоположного.
– Ты только и искал повода, чтобы причинить мне боль. И оскорбить меня. И в течение последующих долгих месяцев, после того как ты узнал об аборте, ты все думал, как бы посильнее наказать меня. И придумал – отказавшись со мною спать. Говоря, что у тебя пропало желание. Но это не сработало, я знаю – ты не потерял желание заниматься со мною сексом, оно просто переполняло тебя, ты был им отравлен, словно ядом, а когда ты спохватился, что отрава переполняет тебя всего, – было уже поздно. Твой яд отравил все мои желания.
– Я принял это, как принимают заслуженную кару. Ибо ни разу я не сумел добиться от тебя простого признания: «Да, я виновата». Ты, Нóга, по праву могла бы возглавлять любое судилище, с непоколебимой уверенностью в себе вынося любое решение, если только речь не шла о тебе самой. Себя ты всегда оправдывала.
– Судилище? – воскликнула она в изумлении. – Погоди… откуда у тебя родилась такая идея? Твоя непоколебимая вера в мои достоинства, честно говоря, смущает меня, и сильно. Послушай, Ури, если ты не хочешь превратить в прах свою любовь, лучше тебе прямо сейчас отправиться на работу. Иди… И не забудь захватить ее с собой. Пока я сама не превратилась в руины.
41
Пораженная последними этими словами, которые она выпалила, не подумав, но зная по собственному опыту, как он их воспримет, она вдруг с неподдельным сочувствием посмотрела на него, лихорадочно соображая, каким образом могла бы она отречься от них. Но Ури, резко повернувшись, быстро влез в туфли и, мрачнея с каждой секундой все больше и больше, двинулся в кухню, где на спинке стула висел его пиджак, снял его, встряхнув, и надел, после чего, захватив галстук, направился к старому и хорошо ему знакомому платяному шкафу, в котором, как он помнил, было большое зеркало.
Его бывшая жена последовала за ним.
– Нет, нет, – мягко сказала она, увидев, как он разглядывает галстук. – Нет, Ури, галстук тебе не нужен.
Он холодно посмотрел на нее.
– Послушай меня… Я говорю для твоей же пользы. Галстуки никогда тебе не подходили. Они придавали тебе вид человека высокомерного, привыкшего командовать всем вокруг. Особенно сейчас, когда у тебя в волосах уже седина.
– Скажи мне, – процедил он, мужественно пытаясь завязать узел, – скажи мне, какое тебе до всего этого дело.
– Вот такое. Мне есть дело.
– Что это за ответ? – Он передразнил ее насмешливо: – «Такое!!». Почему ты говоришь «есть». А почему бы не признаться, что «нет».
– Мое «есть» вполне естественно.
– Естественно заботиться, как я выгляжу? Это тебя совершенно не касается. Мне не требуется ни твоего разрешения, ни одобрения. Не требуется ни-че-го.
Он рванул криво завязанный галстук и начал все сначала.
– Послушай. В обращении с галстуками есть свои особенности. Я об этом подумала, как только ты вошел. Я имею в виду не только то, что галстуки тебе вообще не идут в принципе, но и что цвет этого совершенно не подходит к этой рубашке.
– Ерунда. Подходит, и еще как.
– Может быть… если бы речь шла о ком-нибудь другом. У тебя с этим проблема. Со вкусом. Вот почему я всегда должна была помогать тебе. Не может ли сейчас дело быть в том, что твоя жена как следует не обратила внимания на этот галстук, поскольку занималась с детьми?
Он застыл. Незавязанный галстук повис на рубашке.
– Не говори о ней. Это сводит меня с ума.
– Этого совершенно не требуется. Ты ведь пришел сюда не для того, чтобы рехнуться. Чтобы сойти с ума. Да? Тогда для чего же? Может быть для того, чтобы помириться? Если так – я помогу тебе в этом. В примирении. В желании все уладить и взять на себя ответственность за мою часть вины. Только, пожалуйста, оставь в покое галстук.
