– В Греции.
– В любом случае достаточно далеко, чтобы помешать нам.
– Я вовсе не боялась, что нам помешают… Но мне было как-то неуютно вторгаться в интимную область родительских отношений. И посвящать их в наши. Я выстирала и прогладила простыни, но два пятна крови просочились на матрас, и мне пришлось перевернуть его.
– Что ж, остается констатировать, что в дальнейшем твои родители занимались сексом, не подозревая, что под ними находятся доказательства былой девственности их дочери, – не исключаю, что им было бы это только приятно… на бессознательном уровне, я имею в ви д у.
– Так теперь ты пытаешься вторгнуться в область «бессознательного» моих родителей, да?
– Путем логических заключений. Я, для примера, ничуть не стану переживать, обнаружив, что спал на матрасе, на котором видны бесспорные следы потерянной моей дочерью невинности.
– Сколько ей сейчас?
– Шесть.
– Ну, у тебя все еще впереди.
– Надеюсь. В любом случае, если даже поначалу у тебя были какие-то сомнения относительно того, обзаводиться детьми или нет, то я, как молодой мужчина, отмахнулся от твоих сомнений, трактуя их как радикальный протест против мнения государства или положения во всем мире.
– При чем здесь государство?
– Из-за расхожего и банального мнения, что Израиль вот-вот исчезнет с карты мира, а раз так, то никакого смысла рожать детей здесь нет.
– Никогда я этого не говорила и никогда не думала так. Но если и случалось мне время от времени казаться на твой вкус чересчур радикальной, ничто не мешало мне родить радикальных детей, которые потом поддержали бы и продолжили мой радикализм.
– Другими словами, ты просто была уверена, что будущее этой страны не гарантирует безопасности и обречено на жизнь в постоянном страхе.
– Нет! – Она выкрикнула это. – Кто я такая, чтобы претендовать на знание будущего? Кто я, чтобы решать, существует ли реальная опасность жизни в Израиле, или она живет только на страницах израильских газет? Мои родители зачали меня во время страшной, невероятной и убийственной войны, и никто из них обоих не взялся бы предположить, что в результате всего этого получится. Ох, Ури, ты не хочешь дать воли своей старой, строптивой и непослушной любви, ничего при этом не меняя?
Он только улыбнулся в ответ, но она-то знала, что, когда пройдет время, эта гневная ее речь не забудется и никуда из него не уйдет, но еще больше распалит в нем его желание и тоску по ней. Он осторожно нагнулся над кроватью и нажал на один из ее рычагов, вслушиваясь в загудевший мотор и отмечая быстроту, с которой поднималось изголовье с подушкой. После чего, повернувшись к ней, вежливо произнес:
– Ну а теперь, я полагаю, не стоит затевать разговоры о твоей музыке.
– Разумеется, нет.
– Хотя… Ведь это по-прежнему очень важно для тебя.
– В должной пропорции. Но ничто, касающееся музыки, не мешает разговору о том, следует или нет заводить детей.
– Значит, мне не стоит даже пытаться снова жаловаться на все, связанное с твоей арфой.
– Нет. Потому что это только разозлит меня.
– Почему же?
– Потому же, почему это уже случалось раньше. Это все неправда. Мы столько раз уже в прошлом говорили об арфе, что любой из нас мог бы написать на эту тему целый трактат. Я никогда не видела себя в роли изнуренной артистки, чья жизнь полностью отдана в рабство своему инструменту. Или, беря шире, своему искусству. У Баха было двадцать детей, и это нисколько не мешало создавать ему каждый день по кантате. В моем случае все гораздо проще, поскольку я не пишу музыку, а только исполняю ее.
– Бах не рожал своих детей, не кормил их грудью и не выхаживал. Все это делала его жена.
– Ты, как всегда, пытаешься увильнуть…
– От чего?
– От обязанностей, которые позволили бы, в результате твоей любви, закабалить меня.
– Тебя? А может быть, меня?
– Никакой разницы. Закабалив меня, ты тем самым попадаешь в рабство ко мне.
– Но ты-то всегда вольна уйти.
– Лишь до тех пор, пока не появляются дети, которые связывают нас по рукам и ногам.
– Но решение обзаводиться детьми или нет в конечном итоге зависит только от тебя. Так же как возможность в любой момент отделаться от меня.
– Нет. Потому что твой гнев и унижение сделают детей заложниками наших отношений. И на долгие годы ранят их души.
– Ранят… из-за меня? Но разве они не будут моими детьми тоже?
– Это будет твоей местью за то, что я тебя бросил. Но ведь я руководствовался при этом жалостью… ибо избавил их от подобной участи, не дав им возможности появиться на свет.
– А что я могла бы с ними такое сделать?
– Медея умертвила своих детей в отместку за то, что ее муж покинул ее.
– Ты начитался мифов. Что я могла совершить? Я?
– Может быть, сбросить с крыши, а вслед за этим броситься вниз.
– Не в состоянии я понять, как ты мог до такого додуматься. С той минуты, как ты сказал, что предпочитаешь называть меня не Нóга, а Венера, мне и в голову не приходило, насколько опасной степени достигла твоя любовь.
– А разве не говорила ты мне, что отец всегда советовал тебе глядеть в небо, отыскивая в нем планету, которой ты посвящена?
– Но кто тебя просит идти по его следам? Нет, нет… Я вовсе не хочу быть Венерой – ни для тебя, ни для кого бы то ни было на свете. Я появилась на свет в этой вот самой квартире, в окружении людей, наших соседей, для которых единственными мифами были простые, давно прошедшего времени религиозные истории. И назвали меня Нóга не в честь планеты на небесах, но в честь бабушки, покинувшей этот мир давным-давно. И арфу я выбрала не потому, что хотела играть в Храме, а потому, что очень немногие умели играть на ней, так что уверена была, что слишком большого количества соперниц у меня не будет. Но вышло так, что молодая женщина из скромного семейства и окружения, хорошенькая, но отнюдь не красивая, рассудительная и рациональная женщина, увы, не одаренная выдающимся талантом, превратилась для тебя в предмет обожания и преклонения, сродни религии…
– Религии?
– Твоей собственной. Неповторимой.
– В которой, надо полагать, и не нашлось места для детей?
– Которым грозила опасность.
Потрясенный, он смирился, не исключено, что даже благодарный ей за этот взрыв эмоций, обрушившийся на него. Окинул взглядом электрифицированную кровать с недавно скомканными простынями и по-прежнему едва ли не шепотом спросил – за все те месяцы, что она прожила здесь, сама она удосужилась ли хоть раз воспользоваться этим сооружением.
– И не раз. По ночам я все время брожу от одной кровати к другой.
