Люди вжимались в стены, освобождая ей дорогу, кто-то из них был «пациентом», кто-то «родственником», остальные – безликими участниками: просто актеры, реальные медработники, а то и члены съемочной группы – и кто взялся бы определить разницу между настоящим и выдуманным? Были среди них такие, что сочувственно расспрашивали ее о болезни, были и те, что в молчании проходили мимо. Но она упрямо продолжала продвигаться вперед, задавшись целью отыскать запасной выход, который, появившись внезапно, ослепил ее сверканием серо-синего Средиземного моря.
Дверь вела к небольшой площадке для удобств портовых рабочих; там расположились два сарая – один служил складом, другой – для переодевания; он же превращался в бар, вход в который сейчас преграждал огромной своей тушей мужчина – отставной судья – знакомый и добродушный участник массовки, чья служебная униформа, бейсбольная шапочка и пистолет должны были позиционировать его как работника больничной службы безопасности.
– Что ты можешь поделать? – весело спросил он прикатившую в инвалидном кресле арфистку, разглядывая ее, всю в ярких цветах, ночнушку. – Они не дали мне возможности даже открыть рот, чтобы отказаться, а сразу определили охранником, который дежурит у больничных дверей, так что моя роль будет одной и той же во всем сериале. Неплохая прибавка к моей пенсии, ничего не скажу.
– Вам нет нужды в извинениях, – успокоила его Нóга. – Вы – израильский Хичкок. И публика никогда не успокоится, пока не увидит вас.
– А тем временем наш общий друг Элиэзер приговорен к виселице. И не сможет больше никогда показать свое перекошенное от смеха лицо.
Судья рассмеялся.
– Не переживай. Этот заикающийся полицейский вернется после смерти обратно, свежее маргаритки. И получит еще не одну интересную роль. И кстати, милая Нóга, чем закончился твой эксперимент?
– Мой? Вы имеете в виду – моей мамы…
– Он и твой тоже. Потому что ты играешь в нем не последнюю роль – разве не так?
– Так.
– Ну и каков вердикт?
– Можно сказать, что мама зависла между небом и землей. Но что-то во мне подсказывает, что она не покинет Иерусалим.
– Браво! Вот так поступают настоящие и совсем не ультраортодоксальные женщины. А ты, дорогая?
– В течение ближайших десяти дней я должна вернуться в Европу и занять свое место за арфой, к самому началу репетиции «Фантазии» Берлиоза.
– Таким образом, ты покинешь Израиль, так и не появившись в массовке телевизионного коммерческого фильма… а впереди ведь еще и художественный…
– Какая мне разница?
Но в то время, как экс-судья – он же сотрудник службы безопасности – попытался объяснить существенную разницу, ее внимание переместилось на кафетерий и его посетителей. В основном это были портовые работяги, молодость которых осталась в далеком прошлом, и канцелярские клерки, седые и лысые, но она вдруг увидела их такими, какими они, вероятно, были когда-то: молодыми честолюбцами, завороженными близостью Средиземного моря, и острая ностальгия пронзила ее, словно эти люди напомнили ей о чем-то, что она сама потеряла, что было настоящим… настоящим чувством, которое невозможно заменить никаким суррогатом.
Ничем…
– Ты меня не слушаешь…
– Нет… да… Извините… У меня внутри все горит… никто не может объяснить мне, какого черта я здесь делаю. И вы, преданный и уважаемый мой друг… откуда берутся у вас силы, чтобы перепрыгивать из одной съемки в другую. А ваша семья – она что, не скучает по вам?
– Наоборот… Это просто замечательно, что я не торчу дома. Для них всех, по крайней мере. С тех пор, что я в отставке, жалуются они, я никак не могу остановиться и перестать их судить.
А в это время багрянец заходящего солнца продолжал тонуть и прятаться за тучи. Зажглись огни кафетерия, подсказывая посетителям, что пора закругляться, и высокий выходец из Судана, появившись, тут же начал убирать стулья, укладывая их поверх столиков, в то время как закат, смешиваясь со светом фонарей, преображал живых людей в силуэты, один за другим уходившие по дорожке, ведущей к наружным воротам из порта. Одинокая тень задержалась на площадке, словно целиком погрузившись в мысли, вместо того чтобы последовать за остальными к выходному турникету. Хозяин этой тени медленно вращался вокруг своей оси, время от времени замирая, чтобы бросить взгляд в сторону моря, пока, наконец, не двинулся туда, где, вонзаясь в небо, громоздились огромные краны, удаляясь неспешными и словно нерешительными шагами, время от времени останавливаясь, словно он не мог узнать места, где находился, хотя вроде бы и был здесь когда-то. Нóга провожала его взглядом, пока мрак не поглотил его. В море то и дело появлялись и исчезали разноцветные мачтовые огни, затем троекратно просигналил маяк – три коротких вспышки, перерыв и снова вспышка.
– Что ты там увидела интересного, юная леди?
– Почему в Израиле закат длится так недолго?
Судья засмеялся.
– Ты слишком долго пробыла в Европе, милая девочка, и успела забыть, с какой скоростью солнце садится в родной стране.
– По-видимому.
– И что же ты скажешь?
– Скажу о чем?
– О возможности того, чтобы, перед тем как исчезнуть, принять участие в качестве участницы массовки… и сняться в очень многообещающем коммерческом фильме, который я имею в виду.
– Нет, – не раздумывая отрезала она. – С массовкой покончено. Нет у меня больше никакого желания засвечиваться в разных этих историях, ни в документальных, ни в художественных. А потому я говорю «гуд бай»… и вам, добрый мой страж, и всем другим. Как говорил поэт: «прощайте навсегда». Желаю вам побольше строгости. Никому нельзя позволить ни войти сюда, ни выйти отсюда. А я отправляюсь сейчас, чтобы заявить о своем уходе и вернуть это инвалидное кресло.
И, расшалившись, она потянула за козырек судейской шапочки, натянув ее отставному законнику по самые брови, после чего, крутанув колеса инвалидного кресла, выкатилась в коридор, который сейчас не был столь мрачен, ибо вдали, у того места, где должен был сниматься эпизод с ее участием, уже горели два огромных прожектора. Но, в тот самый момент, когда она поднялась из кресла, чтобы объявить о своем уходе, заодно потребовав, чтобы ее освободили от трубок для внутреннего переливания крови, прикрепленных к руке, молодой человек с карточкой ID дотронулся до ее руки и чрезвычайно вежливо заставил ее снова сесть на прежнее место.
– Нам нужны вы для съемки несколько специфического эпизода… совсем скоро… после чего вы сможете решить, что делать, – произнес он.
– Какой еще эпизод?
– Позвольте нам пока что не открывать это прежде самой съемки… поскольку режиссеру хочется, чтобы это оказалось для вас неожиданностью… так сказать, сюрпризом… чтобы захватить в самом начале неожиданный ваш взгляд… взгляд человека испуганного… и, быть может, даже шокированного.
