А вслед за этим студенты, обступившие престарелую пару, принялись пожимать им руки и поглаживать по плечам.
Следовало ли участникам массовки поступить так же? Какое-то время она стояла не двигаясь, прислушиваясь к тому, как очередная волна летаргии пробирает ее до самых костей. Глаза ее закрыты, а в памяти всплывает ощущение омывающего ее потока воды; но не только ее, обнаженное, прекрасное в своей совершенной наготе тело маленького мальчика, глядевшего на нее с удивлением, но без враждебности.
Женщина ее примерно возраста, полноватая, но очень хорошенькая, войдя, прошептала что-то профессору. Видно было, что он рад видеть ее, но объятий при этом не последовало. Затем женщина обратила внимание на массовку, в свою очередь разглядывавшую ее, и, подойдя к Нóге, склонилась над креслом, негромко представившись:
– Мы же незнакомы, верно? Я – та самая женщина, в которую вы должны перевоплотиться, правильно? Мое присутствие в этом проекте я считаю совершенно необходимым, но муж мой абсолютно против моего в нем появления, пусть даже это не более чем любительская работа студентов, которая будет продемонстрирована от силы в двух университетских кампусах. Выгляните в сад – и там, под деревом, вы увидите моего мужа, поджидающего меня издалека, словно желая убедиться, что меня не соблазняют.
– Чего же он боится?
– Того, что я снова превращусь в прекрасную молоденькую девушку, которая сорок лет тому назад была объектом безумной любви, сводившей с ума необыкновенно одаренного молодого человека; сумасшедшей любви, сумасшедшей страсти, оказавшейся столь непреодолимой, что под конец он просто отравил ее.
– Отравил? Как это?
– Буквально. Мы были нераздельны, неразлучны… вместе, рядом ночью и днем. А потом, из-за параноидального страха, что я вот-вот собираюсь оставить его, он принялся – на средневековый манер, добавлять мне в пищу отраву. Это был порошок, состав которого он изобрел сам. Вы можете представить себе нечто подобное? Это была медленно действующая, смертоносная смесь, и мне лишь случайно удалось избегнуть гибели, ибо рецепт этого варева был известен ему одному и диагностировать его так и не удалось. О, да… ревнивый мой любовник был опаснее кобры. Спасением я обязана его родителям, выглядящим сейчас столь измученными… они что-то заподозрили, а поняв, что происходит, не попытались скрыть подозрений. И потому им разрешили запереть его в сумасшедший дом, буквально вырвав из рук полиции. В больнице он оставался целый год, пока его состояние не пришло в приемлемую форму, а тем временем в игру вступила армия, и после получения им аттестата зрелости он, сдав экзамены, был принят в один из лучших университетов Соединенных Штатов… где он и сделал блестящую карьеру.
Вопрос, который задала Нóга, мог показаться странным:
– А это заведение… куда он был госпитализирован, находилось, случайно, не в Иерусалиме?
– Почему вы об этом спросили? Вы что, из тех мест?
– Как бы это сказать… теоретически.
– Тогда вы должны знать его.
Она и знала.
Оно находилось неподалеку, на улице Дизраэли, почти на углу. В самом конце улицы располагалась больница для детей и подростков с умственными отклонениями, и до тех пор, пока это было близко, его родители могли о нем заботиться и не спешить с его выпиской. Вот там он и познакомился со страданиями детей и подростков, и, скорее всего, именно в это время пришли ему в голову те оригинальные идеи, на которых он позднее и возвел все величественное здание своей карьеры.
– Но вы, полагаю, знакомы с его работами?
– Немного. В общих, скажем так, чертах. Все эти годы он не прерывал связи со мной, присылая книги и публикации. Но было бы, пожалуй, преувеличением сказать, что я их понимала.
– У вас есть дети?
– Четверо. И, приобретя их, я потеряла свою красот у.
– Вот это и в самом деле преувеличение, – искренне сказала Нóга. – Даже беглого взгляда достаточно, чтобы понять, сколь прекрасны вы были и почему Гранот так боялся, что вы бросите его. Скажу честно, мне не по силам будет воспроизвести в фильме даже малую часть этой красоты.
– А теперь я вам скажу – не прибедняйтесь. И вот еще что я хотела бы знать – вы снимаетесь в массовке потому, что это ваша профессия или это просто хобби?
– Ни то ни другое. В массовке я оказалась случайно. А по профессии я арфистка, но постоянная моя работа не в Израиле, а в Европе, откуда я ненадолго прилетела сюда, чтобы помочь матери решить, где ей будет лучше окончательно обосноваться в старости – в Иерусалиме или Тель-Авиве.
– И что она решила?
– Пока что ничего.
– Куда же вы дели на это время своих детей?
– Детей у меня нет. И я никогда их не хотела.
– Но почему?
– Быть может потому, что не хотела потерять и ту минимальную привлекательность, что досталась мне в удел, – ответила Нóга с вымученной улыбкой.
Женщина словно окаменела. Дошла ли до нее вся горечь подобного ответа? Или она просто пропустила ее мимо ушей? Пораженная, она уставилась на странную исполнительницу из массовки, для которой сама она должна была стать прототипом. Что следовало ей сделать в подобной ситуации – повернуться и уйти? Сейчас она глядела на актрису так, что та развернулась и отошла. И тогда немолодая женщина поспешила прочь, минуя съемочную группу, пытавшуюся в эту минуту убедить родителей героя расстаться с диваном, перебравшись на изящную софу поменьше, хранившую память о ее любви к тому, кто некогда пытался отравить ее, а теперь попробовал преградить ей путь; но она просто коснулась седой его шевелюры, проходя мимо, дотронулась с материнской лаской и устремилась, не задерживаясь, дальше, с явным намерением присоединиться к мужу, ожидавшему ее в саду.
«Ну а что дальше? Моя роль тоже уже сыграна?» – спросила участница массовки себя саму, по мере того как гостиная становилась все более и более пустой, поскольку сегодняшний эпизод должен был сниматься в соседней комнате, более подходящей для интимного и доверительного разговора. Штативы камеры и микшер были сложены и убраны, а монитор, прожектора и вентиляторы – отключены, так что в считаные минуты она оказалась в полном одиночестве в опустевшей гостиной чужого дома.
«Хорошо еще, что они успели заплатить мне, – сказала она себе, – так что я могу исчезнуть отсюда без проблем». И она покинула каменный дом, выйдя на длинную узкую улицу, на которой никого не было. Даже Элиэзер, обещавший отвезти ее обратно, куда-то испарился. Отказался ли он от своего обещания? Немного подумав, она решила распрощаться со съемочной группой и двинулась обратно, миновала опустевшую гостиную и направилась в кухню, доверху заполненную использованными пластиковыми тарелками и чашками. Раскрыв холодильник и исследовав его содержимое, она сполоснула одну из пластмассовых чашек, налила в нее молоко и принялась пить.
Оттуда она прошествовала вниз и попала в длинный коридор, темной рекой протянувшийся среди берегов, состоявших из книжных шкафов, забитых неизвестными ей книгами на неведомых языках, и таким образом добралась до ванной, маленькое окошко которой открывалось в сторону сада. Муж и жена исчезли, а рядом с деревом сидела женщина из Америки и ее сын, весело болтавшие с одним из студентов. В ванной комнате оказалось даже несколько полок, забитых потрепанными книгами, счастливо избежавшими участи очутиться на дне корзин для всякого мусора.
