На обратном их пути они прошли мимо Стены Плача, где Яссин остановился и любезно произнес:
– Если вы, Венера, хотите помолиться у священной вашей Стены, я могу подождать вас где-нибудь в сторонке.
– Спасибо, – тронутая подобным вниманием, ответила израильская арфистка. – Свое я уже и отплакала, и отмолила. А ты, без сомнения, можешь оставить меня здесь. И с этими словами она вложила ему в ладонь двадцатишекельную купюру – более чем достаточную, по ее мнению, плату за услуги по сопровождению.
Для возвращения избрала она другой, более пологий спуск и вскоре оказалась у собственного дома в родном своем районе. Оказавшись на лестнице, она поднималась по ступенькам в тайной надежде поймать ультрарелигиозных мальцов на месте преступления перед телевизионным экраном, жадно глотающими животворный эликсир, – занятие, для которого как нельзя лучше подходила только что сделанная ею покупка, способная просвистеть над грешными их головами, особенно если сопроводить этот свист громовым ударом об пол.
Но в квартире царила тишина. Могло ли случиться, что старший из преступников был заново возвращен в хедер, в школу, от фундамента до крыши заполненную изучающими Тору, а для буйного малыша был найден другой надзиратель, способный справиться с малолетним цадиком?
Она положила завернутую в газету плетку на крышку телевизора, словно для доказательства ее существования, но после того как, переодевшись в легкий халат, спокойно сделала несколько глубоких глотков из бутылки с водой, успокоилась и переложила грозное оружие на полку шкафа, несколько выше парадного черного костюма, все еще ожидавшего нового своего владельца.
22
Целых два дня она не выходила из дома, но незваные гости не появлялись. Она отодвинула засов, ожидая их появления в любую минуту, но их не было. В конце концов она вышла из квартиры и отправилась на репетицию иерусалимского симфонического оркестра, надеясь, что эта парочка воспользуется ее отсутствием…
но все было напрасно. Выглядело это так, как если бы неким таинственным образом им удалось узнать о плетке, поджидавшей их на полке, под которой висел отцовский костюм; о плетке, все еще завернутой в старую иорданскую газету. Уж не напрасно ли она принесла в свой дом эту плеть? Иногда она испытывала при мысли об этом нечто вроде смятения. Она, правда, знала уже, что, возвращаясь в Нидерланды, она обязательно захватит ее с собой и с удовольствием преподнесет сей экзотический презент дирижеру оркестра.
Каждое утро она разговаривала с матерью, но пока что так и не могла понять, каким будет ее решение.
– Я ничего не собираюсь скрывать от вас, дети, – говорила та, извиняясь. – Я и на самом деле разрываюсь надвое, не в силах остановиться на чем-нибудь одном. Когда я по утрам пью кофе с каким-нибудь соседом, который делится со мной свежими происшествиями, я говорю самой себе: «Ты – вдова, а место это – среда твоего обитания». Но когда внезапно к нам присоединяется какая-нибудь женщина из тех, что все вокруг осыпают пеплом, ухитряясь при этом говорить не закрывая рта и не давая никому произнести ни слова, тогда я говорю себе: «Какого черта я здесь делаю? С людьми – очень тебе приятными и не очень, следует общаться до тех пор, пока ты можешь по своему желанию включать или выключать их из своей жизни». Но здесь… здесь у тебя нет возможности защелкнуть замок, говоря иносказательно и метафорично, а если ты и защелкиваешь этот замок, то все равно ты не забываешь, что у администрации имеется запасной ключ, чтобы войти к тебе. И если ты, дорогая моя, скажешь мне, что не существует столь уж значительной разницы между дверным замком и засовом, потому что и так, и так никто не войдет в твое жилище, предварительно не постучав, ты все-таки должна согласиться со мной, что если ты хочешь умереть – закрытая на ключ не так все же надежно, как на засов, – в случае если кто-нибудь захочет вторгнуться к тебе в последний момент.
– Что за шутки, мама?
– Я не шучу.
И, помолчав, она продолжила:
– В столовой, глядя на щедро уставленную яствами буфетную стойку, я говорю себе: «Да, мадам, все это принадлежит тебе. И находится там, где находишься ты сама, где тебе хорошо и покойно. Здесь не придется тебе доедать остатки приготовленного вчера, а то и позавчера, отбросы, которые жаль было просто выбросить». После чего, умиротворенная, возвращаюсь в крохотную свою квартирку, но это, увы, не гарантирует мне, что кто-нибудь из нежелательных гостей не захочет нанести мне визит – вроде одной старухи, оставившей врачам легкое и половину печени и при этом порхающей повсюду, как молодой воробей. По-моему, она влюбилась в меня – так это по крайней мере выглядит; она ни на минуту не оставляет меня одну, очевидно, желая приободрить и подготовить к ожидающему меня будущему, она ужасно будоражит меня, рассказывая о том, что может произойти с каждым моим органом (оказывается, я даже не подозревала, сколько их у меня) – с каждым в отдельности и со всеми вместе, отчего все они – так же вместе и по отдельности, начинают у меня болеть.
– Но мама… пусть так… зато твои внуки теперь совсем рядом.
– Мои внуки… мои внуки… они просто прелесть, и я их очень люблю… они просто… но я должна быть очень внимательна… чтобы случайно не выиграть у них в шашки или бинго… в противном случае они впадают в депрессию, становятся раздражительными и капризными… а кто виноват? Угадай. Верно то, что все это сближает нас… сблизило, по крайней мере, с той поры, что я перебралась в Тель-Авив, сняв в какой-то степени напряжение с Хони – особенно по сравнению с тем, что было, когда они оказывались у меня в Иерусалиме. Конечно, они много больше сблизились со мной… здесь… иногда они приходят сюда с друзьями, которых я также должна покормить. Здесь есть просторная лужайка, это очень удобно летом, но как это будет зимой? Моя однокомнатная квартира так мала…
– Но ты ведь так любишь детей…
– Откуда ты это взяла?
– А как насчет двух мальчишек, которых ты приглашала смотреть телевизор?
– Кто тебе сказал, что я приглашала их?
– Они сами.
– Я их не приглашала. Просто однажды пожалела их. Когда они повзрослеют и лицом к лицу встретятся с жизнью, они растеряются, не понимая, в каком мире они очутились. Новом для них мире.
– Их вовсе не интересует никакой новый мир, мама, потому что они прекрасно чувствуют себя в своем старом мире.
– Ты полагаешь? Может быть, ты и права. Но скажи мне, почему мы разговариваем с тобой по телефону? Почему ты так редко навещаешь меня? Похоже, что, вернувшись, ты вновь полюбила Иерусалим.
– Здесь не так уж много того, что можно полюбить. Я всего лишь забочусь, чтобы никто не мог покуситься на нашу квартиру, заподозрив, что ты хочешь от нее отделаться.
– Так или иначе, приезжай и навести меня, потому что если ты полагаешь, что я должна поменять место жительства, приезжай и подтверди такое решение. Лучше папы и лучше, чем Хони, ты умеешь поговорить со мною по душам. И пусть даже путь, которым ты решила пройти по жизни, абсолютно отличается от моего, сама ты – точное подобие меня, как я – полное подобие тебя, вне зависимости от того, какими путями мы шествуем.
