Он был поражен:
– Порадует? Кого? Всевышнего?
– Моего папу.
Она рассмеялась.
– Если только ему не все равно – там, где он находится сейчас, кому его костюм достался.
Она сняла пиджак с плечиков.
– Примерьте его, не стесняйтесь. Что может случиться?
Она уже готова была к тому, что он начнет протестовать, но Абади, словно загипнотизированный, просунул руки в рукава пиджака, оказавшегося слишком просторным ему в плечах, и стал разглядывать свое отражение в зеркале; в его взгляде деловитость в конце концов полностью уступила место удовольствию. А она чуть приобняла его плечи, после чего одернула пиджак со спины, продемонстрировав ему, как безупречно он теперь выглядит в этом, так сказать, несколько обуженном виде.
И хотя Абади был, похоже, смущен увиденным, он уже не отказывался от неожиданного подарка.
– Ладно, – сказал он. – Если никто другой на него не претендует…
– Никто.
– Тогда, если это и вправду достается мне, а не какому-либо совершенно постороннему человеку, я отнесу его к портному немного подогнать и буду носить как память о нем.
– Да, в память о нем, – с удовлетворением произнесла Нóга. – Но осталось только захватить брюки… потому что ведь это костюм.
– Брюки? – с тревогой воскликнул Абади. – Нет, нет, брюки будут мне несомненно коротки.
– С чего это вы так решили? Давайте, примерьте их. Костюм – это костюм, а не две отдельных вещи.
Теперь он по-настоящему был смущен. Этого он не ожидал. Но она, ощутив свою силу, не отступилась, и голос ее был тверд.
– С чего вы все это взяли, если даже не попробовали их примерить?
Сейчас он тоже улыбнулся, пусть даже несколько неуверенно, его смущение сменилось согласием, в котором уже не могло скрыться восхищение, так что, не снимая пиджака, он наклонился, снял свою обувь, расстегнул ремень и, освободившись от брюк, повесил их на спинку стула, взял из ее рук брюки, еще недавно принадлежавшие человеку семидесяти пяти лет, который год или два тому назад наслаждался, примеряя это изделие из самого лучшего габардина, выполненное самыми искусными специалистами портновского искусства, вызывавшее завистливые взгляды соседей-ультраортодоксов, не смевших и мечтать о подобной роскоши. Разумеется, ясно стало сразу, что брюки ему действительно коротковаты и более чем просторны в пояснице, однако Нóга, с настойчивостью и хваткой бывалого мастера иглы и нитки, встав на колени, показала ему, каким образом – до вмешательства настоящего профессионала-портного – можно хоть сейчас решить эту проблему. Она орудовала иголкой с удовольствием, ощущая ловкость и силу своих пальцев – пальцев арфистки, знавших, какое удовольствие от их умения могут они принести.
– Вот здесь, – приговаривала она, – можно без труда обузить. И в пиджаке, и в брюках… и это снова будет прекрасный костюм. И был бы грех разъединять на части прекрасное изделие… вот так примерно…
Сильно нервничая и ощущая некое перевозбуждение, Абади не чаял уже дождаться минуты, когда он сможет уйти.
– Нет, нет, этого совершенно не требуется, – бормотал он, извиваясь при каждом прикосновении ее рук и пытаясь освободиться от брюк покойного своего наставника, в тщетной попытке скрыть эту эрекцию, хватая собственные брюки и стягивая пиджак, который швырнул на электрифицированную кровать. – Нет, ничего этого не нужно, – и он, с лицом, красным от прилива крови, подхватил ящик с инструментами и ринулся к выходу, пробормотав слова прощания, но не бросив даже взгляда в ее сторону.
И она знала, что никогда больше он не вернется, даже если крюк выпадет, задвижка согнется, а электрифицированная чудо-кровать замрет навсегда.
20
Утром она вышла, чтобы купить еды в бакалейной лавке на углу, и впервые со дня приезда поинтересовалась своими расходами за истекший месяц.
– Сколько я должна?
– Ничего ты нам, Нóгеле, милая, не должна, – хором отозвались владельцы лавки, пожилая пара, знавшие ее со школьной поры. – Твой брат оставил нам свою кредитную карточку, и мы немедленно покрываем ею все твои покупки. Так что можешь брать у нас, сладкая ты наша, все что душе угодно, без малейших колебаний и сомнений. Так как твой кредит у нас – безграничен.
«Безграничный кредит» привел ее в ярость, но, поскольку она не хотела разозлить брата, который, судя по всему, уже испытывал тревогу за результат столь важного для него «эксперимента», она просто решила, что с этой минуты будет пользоваться его безлимитной карточкой лишь для приобретения самых необходимых для жизни продуктов, а все другое, несмотря на расстояние, будет приносить с рынка Махане Иегуда, используя для этого старую материнскую продуктовую тележку.
Побаловав себя чуть-чуть лакомствами, приобретенными ею на шуке, она приготовила телевизионную ловушку для мальчишек. Она опустила жалюзи и задернула шторы, затемнив квартиру, сняла уличную одежду, облачившись в легкий халат, бдительно прислушиваясь к звукам шагов, отдававшихся то снизу вверх, то сверху вниз, сопровождаемых сводящим с ума диким воем, издаваемым маленьким цадиком. Вскоре, знала она, мальчишки тихонько подберутся к наружной двери и начнут прислушиваться, решая, есть ли кто из владельцев квартиры внутри, и если есть – улеглись они уже или еще нет.
После последнего вторжения она собралась было отправляться наверх, в квартиру Померанцев и официально пожаловаться на бесчинства неугомонных сорванцов. Но из тихого приюта для пожилых, расположенного в Тель-Авиве, до нее донесся умоляющий голос ее матери. «Нет, моя девочка, нет, Нóга, не надо. Миссис Померанц… она очень, очень больна. Она едва ли понимает, что происходит вокруг, а мистер Померанц… ох, он не в состоянии… он не может ничего и уж тем более не контролирует ситуацию. Большую часть времени он молится в синагоге, приходя домой едва ли не в полночь. Дай возможность задвижке, поставленной Абади, доказать свою прочность».
И в самом деле – засов, установленный Абади, в эту минуту подвергался экзаменационной проверке. Устроившись поуютнее в своей подростковой кровати, она слышала, как заскрипел ключ, поворачиваясь в замке, как щелкнул язычок… но когда тот, кто был снаружи, потянул дверную ручку – дверь отказалась открываться. Юный грабитель в недоумении задергал ручкой еще и еще раз, но засов держался непоколебимо, преграждая путь к вожделенному телевизору, так что маленькому кандидату в цадики не оставалось ничего другого, кроме как дергать и дергать, сопровождая эти усилия отчаянным и безутешным воплем.
Нóга, закутавшись в одеяло, проклинала беззвучно Шайю, который вместо того, чтобы заниматься собственными детьми, скорее всего в это время сидел у себя дома, согнувшись над бесполезными в реальной жизни книгами, пока дети, лишенные выхода из невозможной для них ситуации, продолжали топтаться на лестничной площадке, лишая сна ни в чем не повинных соседей нижних и верхних квартир.
