Но дочь отвергла такое предложение.
– Мамочка, не суетись. Пообедаем вместе в другой раз. Сейчас у меня нет сил, чтобы отвечать на вопросы твоих старых леди.
Мать отправилась в столовую, а Нóга утонула в небольшом кресле, ловя последние лучи заходящего солнца. Некоторое время спустя она поднялась и отправилась по лужайке под темнеющим с каждой минутой закатным небом. «Каким образом сумело все это выжить? – поражалась она. – Это старое здание, такое заурядное среди таких же, ничем не примечательных строений на обыкновенной городской улице – и тут же, внезапно – некое подобие Оксфорда или Кембриджа, где, отворив дверь, ты натыкаешься на старинную часовню, утопающую в зелени».
Она прошлась по лужайке, стараясь понять, как далеко она простирается и где заканчивается, и в фиолетовых сумерках вдруг разглядела рядом со скамейкой маленького старичка в инвалидном кресле, укутанного в шерстяное одеяло, с тонким шарфом на шее, то ли задремавшего, то ли потерявшего сознание. Рядом с ним торчала капельница.
Забытый кем-то обитатель этого заведения, оставшийся без обеда? Или его едой было содержимое бутылочек?
Стараясь не будить его, она села на скамью, чтобы обеспечить его безопасность в сгущающейся темноте. Но вскоре, в теплом вечернем воздухе, отравленная безмятежностью задремавшего рядом соседа, она закрыла глаза и стала тоже погружаться было в сон, как внезапно чья-то неведомая рука легла на ее шею.
В первое мгновение она в испуге подумала, что человек, сидевший с капельницей, поднялся и пытается задушить ее. Но и сам старик, и его капельница исчезли – по-видимому, кто-то бесшумно укатил инвалидную коляску обратно. А позади нее разнесся хохот ее брата.
– Ты все-таки подумал бы, прежде чем шутить подобным образом, – сказала она. – В сорок один год от таких шуток недолго и помереть. У меня чуть сердце не разорвалось…
– Ну, ну, сестричка. Не надо. Сердце у тебя – другим на зависть, – сказал Хони, держа ее запястье, как если бы хотел измерить ей пульс. – Сердце – что надо, бьется молодо и упруго, твое каменное сердце, как любил некогда говорить Ури.
– Ури? Он что, жаловался тебе на меня?
– Да, умирая от безнадежной страсти к тебе. Так как тебе дом, который я подыскал для мамы? Эта вот поляна позволит ей приглядывать за ребятишками, не покидая инвалидного кресла.
– И это, значит, будет последним ее пристанищем при жизни?
– Да… если она захочет. А если нет – я найду ей что-нибудь получше, если только ты не решишь ее отговорить.
– Я прилетела в Израиль не для того, чтобы отговаривать кого бы то ни было – ни тебя, ни ее.
– Прими мою благодарность.
В комнате огромное блюдо с фруктами дожидалось своей новой хозяйки и двоих ее детей – и вот они, все трое, сидят, спустя шесть месяцев после смерти мужа и отца, мирно, окруженные роскошью старинного особняка, стирая воспоминание о становившемся все мрачнее соседстве, омрачавшем жизнь в Иерусалиме, и обсуждают результаты самой начальной стадии проводимого ими эксперимента и договариваются о различных аспектах, связанных с пребыванием Нóги в иерусалимской квартире.
– Минуту, минуту, – сказала Нóга. – Эти ребятки, внуки Померанцев… что должна я делать, если они снова проберутся в квартиру?
– Они не рискнут теперь, – заверил ее брат. – А если попытаются – никакой им пощады. Не повторяй маминых ошибок. И каждый раз проверь и удостоверься, что окно в ванной заперто надежно. В прошлом они ухитрились спуститься вниз по водосточной трубе.
– С третьего этажа по водосточной трубе? Так сколько им лет?
– Старшему, – вступила в разговор мать, – одиннадцать или двенадцать; младшему – шесть или около того. Старший – это сын Шайи. Помнишь его, Нóга? Средний сын Померанцев – симпатичный парнишка. В свое время любил носиться по лестнице – а нет, так мчался по улице. После того как ты вышла замуж и уехала от нас, они подыскали ему невесту из самой консервативной семьи ультраортодоксов в Меа-Шеарим, и вот теперь, несмотря на его совсем еще юный возраст, он является отцом десяти, а может быть и одиннадцати, детей – полагаю, что даже родная его мать несколько смущена такой ретивостью. А самый мелкий из этой компании – это всеобщий кузен, как часто оказывается в подобных семьях – полный идиот.
– Это, мама, звучит как-то некрасиво. Это слово…
– Ну ладно, пусть не идиот, но уж очень странный… не от мира сего… но выглядит просто красавчиком. Симпатяшкой. А поскольку странность его выражается в том, что он суперактивен, они послали его вместе с сыном Шайи в дом к бабушке, чтобы он там немного выпустил пар. Сколько времени немолодая уже миссис Померанц может сдерживать его? Она – не слишком здоровая женщина. В квартире у нее нет телевизора, само собой, приемник раз и навсегда настроен только на религиозный канал. Так надо ли удивляться тому, что дети носятся вверх и вниз по лестницам, снова и снова, производя столько шума и издавая столько воплей? И этот… самый маленький, с остановкой в развитии. Самый «заводной» – время от времени испускает такой вопль, что кровь стынет в жилах, – так что у меня не было сил, чтобы утихомирить их. Поэтому-то я и пригласила их к себе на детскую телевизионную передачу… хотя им это было запрещено.
– Но ты, надеюсь, получила на это разрешение от их бабушки?
– Мне не хотелось испытывать ее приверженность строгим религиозным правилам; это могло привести к неприятности, даже к скандалам с Шайей, который превратился в совершеннейшего фанатика. Я уверена, что она знала или по крайней мере догадывалась, что должна найти какой-то приемлемый путь, чтобы добиться покоя и тишины. Ведь семья Померанц всегда пользовалась репутацией людей порядочных и спокойных. И, если ты помнишь, когда по субботам ты играла на арфе, ни разу не было, чтобы они сердились… разве не так?
– Так, так. Тогда давайте подведем черту. Что я, по-вашему, должна сейчас делать? Только ли поддерживать порядок и чистоту в квартире, или вдобавок постоянно воевать с этими сумасшедшими отпрысками ультраортодоксов?
– Нет, абсолютно не это. Всего лишь какое-то время не пускать их вовнутрь, – сказал Хони. – Мама пожалела их, это была ошибка, но тебе просто не нужно ее повторять. Просто отбери у них ключ.
– Ключ? Какой ключ?
– Они, по-видимому, пользуются моим запасным ключом, – сказала мать, защищаясь.
– Надеюсь, ты сообщила об этом в полицию?
– В полицию? – мать просто отпрянула. – Как можешь ты такое говорить, дочка. Это же внуки Померанцев, несчастные отпрыски Шайи. И мы, по-твоему, всерьез должны звать копов, чтобы те их упрятали за решетку? Что это с тобой?
– Кто говорит о решетке? Просто забери у них свой ключ.
– Ключ мы заберем, пусть это тебя не беспокоит. Хони позвонит старой миссис Померанц и та заберет у них ключ. Ты только закрывай на задвижку окно в ванной перед тем, как лечь. И все. Согласись – это не так уж трудно.
