193 Опасность столкнуться с подобными случаями угрожает всякому, кто занимается анализом бессознательного, пусть даже он вооружен большим опытом и соответствующими навыками. Неловкостью, ложными идеями, произвольными интерпретациями и так далее он может испортить все лечение, которое вовсе не обязательно должно было закончиться печально. Это относится не только к анализу бессознательного; таково наказание за любое неудачное вмешательство. Утверждение, будто анализ сводит людей с ума, разумеется, столь же нелепо, как и распространенное мнение, что психиатр рано или поздно сам спятит, ибо каждый день имеет дело с душевнобольными.
194 Впрочем, помимо рисков, которые таит в себе лечение, бессознательное может стать опасным само по себе. Одной из самых распространенных форм такой опасности является провоцирование несчастных случаев. Огромное количество несчастных случаев разного рода – гораздо больше, чем полагают люди, – вызвано психическими причинами, начиная с маленьких неприятностей, вроде падений на ровном месте, ушибов, ожогов пальцев и т. д., и заканчивая автомобильными катастрофами и трагедиями в горах. Все это может иметь психический источник и зачастую готовится недели или даже месяцы. Мне довелось наблюдать много подобных случаев, и я часто мог указать на сновидения, которые демонстрировали тенденцию к самоповреждению за недели до происшествия. Все несчастные случаи, которые происходят из-за так называемой невнимательности или неосторожности, следует проверять на предмет таких детерминант. Конечно, мы знаем, что, когда по какой-либо причине мы чувствуем себя не в своей тарелке, мы склонны не только к странным поступкам, но и к поступкам по-настоящему опасным – поступкам, которые, случись они в психологически подходящий момент, вполне могут привести к смерти. Выражение «старик умер вовремя» восходит к четкому ощущению тайной психологической причины. Точно так же можно вызвать развитие или затянуть течение телесных недугов. Неправильное функционирование психики способно нанести телу существенный вред. Верно и обратное: телесная болезнь может пагубно повлиять на психику, ибо психика и тело есть не отдельные сущности, но одна и та же жизнь. Посему телесная болезнь, которая не сопровождается психическими осложнениями, даже если она и не обусловлена психическими причинами, наблюдается редко.
195 Было бы, однако, некорректно говорить только об отрицательной стороне бессознательного. В подавляющем большинстве случаев бессознательное приобретает отрицательный или опасный аспект только потому, что мы не солидарны с ним и, следовательно, находимся в оппозиции к нему. Отрицательная установка по отношению к бессознательному или его отщепление оказывает пагубное воздействие в той мере, в какой динамика бессознательного идентична инстинктивной энергии
[90]. Отсутствие связи с бессознательным синонимично утрате инстинкта и исторических корней.
196 Если нам удается успешно развить функцию, которую я назвал трансцендентной, дисгармония исчезает, и мы можем насладиться положительной стороной бессознательного. В этом случае бессознательное оказывает нам всю ту поддержку и помощь, которую благодатная природа может излить на человека. Бессознательное содержит возможности, которые закрыты для сознательного разума, ибо в его распоряжении находятся все сублиминальные психические содержания, все забытое и упущенное из виду, а также мудрость и опыт бесчисленных веков, запечатленные в его архетипических структурах.
197 Бессознательное никогда не спит и комбинирует материал так, чтобы он служил нашему светлому будущему. Как и сознательный разум, оно продуцирует сублиминальные комбинации прогностического характера, только они значительно превосходят сознательные варианты как по точности, так и по охвату. По этим причинам бессознательное может служить уникальным проводником, если, конечно, человек способен устоять перед соблазном неверно истолковать его советы.
198 На практике лечение корректируется с учетом полученных терапевтических результатов. Результат может проявиться практически на любой стадии лечения, независимо от тяжести или продолжительности болезни. И наоборот, лечение тяжелого случая может продолжаться очень долго, без перехода (или без необходимости перехода) на более высокие ступени развития. Довольно много и тех, кто даже после того, как терапевтический результат достигнут, проходят дальнейшие этапы трансформации ради своего собственного блага. Таким образом, нельзя утверждать, что только в тяжелых случаях человек способен пройти весь процесс от начала и до конца. Как бы там ни было, лишь те люди достигают более высокой степени сознательности, которым суждено это изначально, т. е. те, кто обладает способностью и стремлением к более высокой дифференциации. В этом отношении люди сильно отличаются друг от друга, как отличаются животные, среди которых есть виды консервативные и прогрессивные. Природа аристократична, но не в том смысле, что она наделила возможностью дифференциации лишь те виды, которые занимают более высокое положение. То же относится и к возможности психического развития: она закреплена не только за особо одаренными индивидами. Другими словами, для масштабного психологического развития не требуется ни выдающегося интеллекта, ни каких-либо других талантов, ибо в этом развитии моральные качества могут компенсировать интеллектуальный дефицит. Ни в коем случае не следует думать, будто лечение состоит в том, чтобы вбивать людям в голову общие формулы и сложные доктрины. Каждый может овладеть тем, в чем он нуждается, по-своему и на доступном ему языке. То, что я изложил здесь, – интеллектуальная формулировка и не совсем то, что обсуждается в ходе практической работы. Небольшие фрагменты клинического материала, вплетенные мной в настоящий очерк, дают приблизительное представление о том, что происходит на практике.
199 Если после всего, что было описано в предыдущих главах, читатель по-прежнему не сможет составить себе ясное представление о теории и практике современной медицинской психологии, я не удивлюсь. Скорее, я отнес бы это на счет несовершенства моего дара изложения, ибо я едва ли могу надеяться, что мне удалось четко обрисовать ту обширную совокупность мыслей и переживаний, которая составляет предмет медицинской психологии. На бумаге интерпретация сновидения, возможно, выглядит произвольной, путанной и сомнительной; но в реальности это может быть маленькой драмой непревзойденного реализма. Пережить сновидение и его толкование – не то же самое, что прочесть его изложение на бумаге. Все, что касается этой психологии, есть, в самом глубоком смысле, переживание; вся теория – даже тогда, когда она принимает самую абстрактную форму, – есть непосредственный результат чего-то пережитого. Если я обвиняю фрейдовскую сексуальную теорию в односторонности, это не означает, что она зиждется на беспочвенной спекуляции; она тоже представляет собой верное отражение фактов, которые мы регулярно наблюдаем в ходе работы с пациентами. И если выводы, сделанные из них, вырастают в одностороннюю теорию, это лишь свидетельство того, какой силой убеждения – как объективно, так и субъективно – обладают эти факты. Едва ли можно требовать от отдельного исследователя, чтобы он возвысился над своими собственными глубочайшими впечатлениями и их абстрактной формулировкой: приобретение таких впечатлений, равно как и концептуальное овладение ими, само по себе требует целой жизни. Что касается меня, то у меня было большое преимущество перед Фрейдом и Адлером: я вырос не в узких рамках психологии неврозов; скорее, я подошел к ним со стороны психиатрии, хорошо подготовленный к современной психологии благодаря Ницше, и, наряду с концепцией Фрейда, имел возможность наблюдать развитие взглядов Адлера. Тем самым я оказался, так сказать, в эпицентре конфликта с самого начала и был вынужден рассматривать не только чужие, но и собственные мнения как относительные или, скорее, как проявления определенного психологического типа. Подобно тому как упомянутый случай Брейера стал решающим для Фрейда, так и в основе моих взглядов лежит один случай, имевший для меня определяющее значение. Ближе к концу моей клинической подготовки я довольно длительное время наблюдал случай сомнамбулизма у одной молодой женщины. Этот случай стал темой моей докторской диссертации
[91]. Тому, кто знаком с моими научными работами, возможно, будет небезынтересно сравнить это исследование 40-летней давности с моими более поздними идеями.
