98 Сам по себе перенос есть не более чем проекция бессознательных содержаний. Сначала проецируются так называемые поверхностные содержания бессознательного, о чем свидетельствуют симптомы, сновидения и фантазии. В этом состоянии доктор интересен как возможный любовник (наподобие молодого итальянца в описанном нами случае). Затем он выступает больше в качестве отца: либо хорошего, доброго отца, либо «громовержца» в зависимости от качеств, которые он проявлял в отношении пациента. Иногда доктор обретает материнские черты, что кажется весьма необычным, однако не выходит за рамки возможного. Все эти фантазийные проекции основаны на личных воспоминаниях.
99 Наконец, бывают фантазии, которые носят весьма экстравагантный характер. В таких случаях доктор наделяется сверхъестественными свойствами: он может быть волшебником, злым демоном и соответствующим олицетворением добра, спасителем, или же смесью обоих. Разумеется, он вовсе не обязательно представляется таким сознательному разуму пациента; это просто фантазии, которые поднимаются на поверхность и наделяют его определенными качествами. Такие пациенты часто не могут признать, что их фантазии в действительности исходят от них самих и не имеют ничего или почти ничего общего с характером доктора. Заблуждение базируется на том, что для данного вида проекций в памяти нет никаких личных оснований. Иногда можно показать, что аналогичные фантазии, имевшие место в определенный период в детстве, были связаны с отцом или матерью, хотя ни отец, ни мать не давали к ним фактического повода.
100 В одном коротком очерке
[49] Фрейд продемонстрировал, какое влияние на взрослого Леонардо да Винчи оказал тот факт, что у него было две матери. Факт наличия двух матерей, или двойственного происхождения, в случае Леонардо был вполне реальным, однако он играет важную роль и в жизни других художников. Так, фантазии о двойственном происхождении были свойственны Бенвенуто Челлини. В целом это мифологический мотив. Многие герои легенд имеют двух матерей. Данная фантазия возникает не потому, что у героев обычно бывает две матери; это общераспространенный первообраз, принадлежащий не к области личных воспоминаний, но к тайнам психической истории человечества.
101 В каждом человеке, помимо личных воспоминаний, живут великие первообразы, как их однажды весьма удачно назвал Якоб Буркхардт, т. е. унаследованные возможности человеческого воображения в том виде, в котором оно существовало с незапамятных времен. Факт такого наследования объясняет поистине удивительное явление, а именно повторение определенных мотивов из мифов и легенд во всем мире в одинаковых формах. Именно по этой причине наши пациенты могут в точности воспроизвести те же образы и ассоциации, которые нам известны из старинных текстов. Некоторые примеры я привожу в своей книге «Символы трансформации»
[50]. При этом я отнюдь не утверждаю, что наследуются сами идеи; по наследству передается только возможность таких идей, что совсем другое.
102 На этой стадии лечения, когда продуцируются фантазии, основанные уже не на личных воспоминаниях, мы сталкиваемся с манифестациями более глубинного слоя бессознательного, где дремлют первообразы, общие для всего человечества. Эти образы или мотивы я назвал «архетипами», а также «доминантами» бессознательного. Для более подробного изложения этой идеи я вынужден отослать читателя к соответствующей литературе
[51].
103 Данное открытие означает очередной шаг вперед: признание наличия в бессознательном двух слоев. Следует различать личное и безличное (или трансличное) бессознательное. Последнее мы также называем коллективным бессознательным
[52], ибо оно отделено от всего личного и является общим для всех людей: в отличие от личных содержаний, содержания коллективного бессознательного могут быть обнаружены всюду. Личное бессознательное содержит утраченные воспоминания, вытесненные (т. е. намеренно забытые) болезненные идеи, сублиминальные (подпороговые) перцепции, т. е. чувственные образы, которые оказались недостаточно сильными для того, чтобы достичь сознания, и, наконец, содержания, которые еще не созрели для сознания. Оно соответствует фигуре тени, столь часто встречающейся в сновидениях
[53].
104 Первообразы – это наиболее древние и наиболее универсальные «мыслеформы» человечества. Они в равной мере представляют собой как чувства, так и мысли; они ведут свою собственную, независимую жизнь, подобно парциальным душам
[54], что легко можно видеть в тех философских или гностических системах, которые опираются на восприятие бессознательного как источник знания. Представление об ангелах, архангелах, «престолах и господствах» у Павла, архонтах у гностиков, небесной иерархии у Дионисия Ареопагита – все это происходит из восприятия относительной автономии архетипов.
105 Итак, мы обнаружили объект, который выбирает либидо, высвобождаясь из личной, инфантильной формы переноса. Оно следует своему собственному градиенту, погружаясь в глубины бессознательного, и пробуждает там то, что до сих пор дремало. Оно обнаруживает спрятанное сокровище, из которого всегда черпало человечество, из которого извлекло своих богов и демонов и все те высокие и могущественные мысли, без которых человек перестает быть человеком.
106 В качестве примера рассмотрим одну из величайших мыслей, порожденных девятнадцатым веком: идею сохранения энергии. Роберт Майер – подлинный создатель этой идеи – был врачом, а не физиком или натурфилософом, в устах которого подобные идеи были бы более уместны. Однако важно понять, что сама идея, строго говоря, не была «создана» Майером. Не могла она возникнуть и в результате слияния бытовавших в те времена представлений или научных гипотез; она проросла в своем творце подобно растению. В 1844 году Майер писал Гризингеру:
«Эту теорию я отнюдь не высидел за письменным столом… [Далее он сообщает о некоторых физиологических наблюдениях, которые он сделал в 1840 и 1841 годах, будучи корабельным врачом.] Дабы прояснить физиологические вопросы, необходимо кое-что знать о физических процессах, если, разумеется, вы не предпочитаете рассматривать их с метафизической точки зрения, которую лично я нахожу бесконечно отвратительной. Посему я придерживался физики и избранного мной предмета с такой любовью, что, хотя многие из-за этого могут посмеяться надо мной, мало обращал внимания на то далекое место на Земле, в котором мы пребывали, предпочитая оставаться на борту, где мог работать без помех и где чувствовал себя будто вдохновленным. Ничего подобного я не могу припомнить ни до, ни после. Некоторые мысли, словно яркие вспышки проносившиеся в моем сознании на рейде в Сурабае, немедленно и тщательно проверялись и, в свою очередь, вели к новым предметам. То время прошло, однако спокойное размышление над тем, что тогда проявилось во мне, научило меня, что это – истина, которую можно не только почувствовать субъективно, но и объективно доказать. Остается выяснить, может ли это сделать человек, столь мало сведущий в физике, как я»
[55].
