Ужасный ковер, старый и истоптанный, а этот вычурный рисунок больше подходит для зала с игровыми автоматами — если смотреть на него слишком долго, начинает кружиться голова. Однако сейчас ее беспокоит не рисунок. А темное мокрое пятно, медленно выползающее из-под двери. Которое, соображает она, очень даже может быть кровью.
Ева осторожно открывает дверь, готовясь к самому худшему — увидеть Роуэна распростертым на полу в луже крови.
— Роуэн? Ты там?
Лужа крови бросается в глаза даже раньше, чем дверь открывается полностью, но все не так, как Ева себе представляла. На полу валяются осколки, как будто бы разбилась бутылка вина, но жидкость для вина слишком густая.
И такое ощущение, что тут кто-то есть.
Тень.
Движение. Кто-то, кто двигается слишком быстро, чтобы его заметить, и прежде чем Ева успевает понять, что к чему, чья-то нечеловечески сильная рука хватает ее и затаскивает в туалет.
Из-за резкого рывка в легких не остается воздуха, способность кричать возвращается к ней только через пару секунд. Она успевает увидеть мужское лицо, но внимание ее приковано к его зубам — то есть и не зубам вовсе, а…
За то мгновение, пока он тащит ее к себе, на фоне общей паники лишь одна ясная мысль вспыхивает в ее сознании. Папа был прав.
Крик наконец срывается с губ, но уже слишком поздно.
Он крепко обхватил ее рукой, и она чувствует, что эти неправдоподобные зубы уже совсем близко. Ева сопротивляется изо всех своих жалких сил, лупит его по голеням, пытается на ощупь вцепиться в лицо, извивается всем телом, как рыба на крючке.
— А ты дерзкая. — Он дышит ей в ухо. — Прямо как мамочка.
Ева снова кричит, в отчаянии глядя на открытые двери пустых кабинок. Он касается ее кожи, пронзает шею. Каждый атом ее существа неистово борется за жизнь, не желая разделить судьбу матери.
Жалость
На полет от Бишопторпа до Тёрска Уилл потратил меньше минуты, а уж найти кинотеатр в маленьком безжизненном городке тем более ничего не стоило.
Он приземлился на крыльце и зашел внутрь, собираясь направиться прямо в зал, но в фойе уловил запах крови Хелен, который привел его в туалет.
А там он столкнулся наяву с самым страшным из своих кошмаров. Абсолютная и безупречная мечта той ночи в 1992-м, самое сладкое и чистое, что было у него в этой жизни, разбито и расплескано по грязному полу. Это было выше его сил. Какое-то время он просто стоял и смотрел, не веря собственным глазам, на плавнички разбитого стекла, вздымающиеся из крови Хелен.
А потом появилась девчонка. Дочка Коупленда. Наверное, ее мамочка в этом возрасте выглядела так же. И тот же страх в глазах.
Уилл схватил ее, потому что не осталось никаких причин не делать этого. Сейчас, сию секунду, впиваясь в нее зубами, он не отрывает взгляда от кровавой лужи на полу. Но потом закрывает глаза.
И снова оказывается в озере крови, на сей раз даже без лодки. Он просто плывет под водой.
Под кровью.
Но пока он высасывает из девочки жизнь, его вновь посещает страшное озарение. Как позапрошлой ночью в «Черном нарциссе», с Изобель.
Этого мало.
Этого совсем не достаточно.
Этого не достаточно, потому что это не Хелен.
Хуже того, Ева на вкус почти такая же, как ее мать, а когда он пил Тесс, наслаждение полностью вытеснило память о той, кто неотступно занимает его мысли сейчас.
Нет.
Ее вкус мне не нравится.
Никто мне не нравится, кроме Хелен.
И как только эта истина четко проступает в его мозгу, кровь, которую он глотает, становится ему отвратительна. Воображение рисует Уиллу, как он выныривает на поверхность озера и жадно хватает ртом воздух.
Он вдруг осознает, что уже выпустил Еву. Еще живую.
Ну и наплевать, думает он с непоколебимым детским упрямством.
Он не хочет пить эту кровь.
Он хочет крови Хелен.
Ева пока еще жива, но она умрет. Глядя, как она хватается за горло и кровь ручейками течет сквозь пальцы на майку с неизвестной ему группой, Уилл чувствует себя как никогда опустошенным. Разбитая бутылка на полу, утратившая свое ценное содержимое, — это он сам.
Девочка в изнеможении прижимается к кафельной стене и испуганно смотрит на него.
Лица некровопьющих всегда такие выразительные! На них читается столько бессмысленных нюансов, призывающих тебя… к чему? К раскаянию? Стыду? Жалости?
Жалость.
С тех пор как он с тремя другими паломниками навещал лорда Байрона, когда тот умирал в одиночестве в своей пещере на Ибице, Уилл ни разу не испытывал жалости. Древний поэт, проживший несколько веков, был изможден и бледен, точно призрак самого себя, он лежал в лодке со свечой в руках. Но и тогда — была ли это и впрямь жалость или же просто страх перед собственной судьбой?
Нет, думает он.
Жалость лишь делает тебя слабее. Как и сила притяжения. То и другое нужно, чтобы удерживать некровопьющих и воздерживающихся на земле, на своих убогих местах.
Записка
Джеред прятался в кустах на Орчард-лейн больше часа, ожидая увидеть какое-нибудь подтверждение тому, что Элисон Гленни сказала ему правду. То есть тому, что Уилла Рэдли убьет его невестка. Какое-то время ничего не происходило, но незнакомая машина, припаркованная в начале улицы, несколько обнадеживала. Машина Гленни, надо полагать. Однако все его надежды разбились, когда он увидел, что кто-то вышел из дома.
Это был Уилл Рэдли. Живой.
Сначала он скрылся в своем фургоне, потом и вовсе улетел. Наблюдая за ним, Джеред ощутил болезненный спазм в желудке. В какой-то момент он думал, что его и в самом деле вырвет (было бы неудивительно после целой банки чеснока), но резкий порыв холодного ветра помог справиться с тошнотой.
— Нет, — сказал Джеред окружавшей его зелени. — Нет, нет и нет.
Затем он вылез из кустов и медленно направился в сторону дома. Проходя мимо машины Элисон Гленни, он постучал в окно.
— Накрылась ваша затея.
Она была в машине не одна. Рядом с ней восседал пузатый неуклюжий гладко выбритый детектив, которого Джеред видел впервые, и потрясенно таращился в небо через лобовое стекло.
— Мы дали ей срок до полуночи, — отрезала Элисон тем же ледяным тоном, каким уведомляла его об увольнении. — Время у нее еще есть.
Окно с тихим жужжанием закрылось, и Джереду ничего не оставалось, кроме как пойти домой.
«Доказательство существования вампиров — это не что иное, как доказательство вашего безумия», — как-то сказала ему Элисон. Она же пригрозила, что если он хоть кому-нибудь, хотя бы дочери, изложит свою версию гибели жены, его снова запрут в дурдоме, уже до конца жизни.
