Питер встает, и Роуэн видит: отец заметил что-то в зеркале. Он облизывает палец, стирает со щеки оставшуюся кровь и смущенно улыбается.
— Ладно, поговорим еще завтра. Нам надо быть сильными. Ради Клары. Мы не должны вызывать подозрений.
«Мы всегда только их и вызывали», — думает Роуэн, в то время как отец закрывает дверь.
Немного похож на Кристиана Бейла
Тоби Фелт катит на своем велосипеде, допивая последние глотки водки.
Мусорщик!
Отвратительно. Тоби дает себе клятву, что покончит с собой, если когда-нибудь станет мусорщиком. Залезет в кузов зеленого грузовика и будет ждать, пока его не раздавит отбросами.
Но вообще-то он знает, что до этого не дойдет. Потому что люди по жизни делятся на два типа. Одни сильные, как Кристиан Бейл и он сам, а другие слабые, как отец Евы и Роуэн Рэдли. И задача сильных — постоянно наказывать слабых. Таков способ оставаться на вершине. Если слабых не трогать, то в итоге ослабнешь сам. Это все равно что, находясь в Бангкоке будущего в седьмой «Обители зла», встать на месте и позволить зомби сожрать тебя заживо. Убивай — или будешь убит.
Когда Тоби был младше, он часто фантазировал о том, как кто-то захватывает Бишопторп. Не обязательно зомби, но нечто такое.
Путешествующие во времени нацисты.
Беглые инопланетяне.
Нечто.
Так вот, в итоге в этой реальности «Иксбокса» гибнут все, под конец даже его отец, выживает только он, Тоби, и убивает всех врагов. Как Бэтмен. Или Терминатор. Или Кристиан Бейл. (Говорят, что он и впрямь чем-то похож на Кристиана Бейла. То есть его мама так говорила. Настоящая мама. А не эта тупая потаскуха, с которой ему приходится жить теперь.) Он расстреливает их, поджигает, дерется врукопашную, разбрасывает гранаты теннисной ракеткой — все, что потребуется для победы. И Тоби знает, что он принадлежит к числу сильных, потому что может заполучить такую девушку, как Ева, пока уроды вроде Роуэна Рэдли сидят дома и почитывают стишки.
Он подъезжает к указателю на въезде в деревню. Замахивается бутылкой, как будто собирается подать теннисный мяч, и разбивает ее об указатель.
Это страшно веселит Тоби, и он смотрит на остатки бутылки. При виде разбитого стекла у него появляется идея. Минуту спустя он уже едет мимо Лоуфилд-клоуз и выбирает объездной маршрут. У дома он видит позорную маленькую «короллу», на которой ночью за Евой приехал отец. Тоби оглядывается, потом ловко соскакивает с велосипеда и опускает его на дорогу. В руке у него отбитое бутылочное горлышко.
Он садится у машины и вдавливает острие стекла в колесо. Тоби пытается дорезать до камеры, но у него ничего не получается. В стене, окружающей сад, он высматривает шатающийся камень, вытаскивает его, садится на велосипед и, поставив ногу на педаль, бросает камень в окно со стороны пассажирского сиденья.
Звук бьющегося стекла скорее отрезвляет его, нежели вызывает возбуждение, которое он предвкушал.
Тоби мчится прочь, к дому, крутя педали как можно быстрее, пока никто не успел встать с кровати и отдернуть штору.
СУББОТА
Кровь не удовлетворяет желание. Она его усиливает.
«Руководство воздерживающегося» (издание второе), стр. 50
Отрада есть на горной крутизне
Мало что на свете так же прекрасно, как пустынная дорога в четыре часа утра.
Белые полосы и подсвеченные знаки указывают, как ехать, и им нет дела до того, есть ли рядом люди, которые будут их слушаться, как нет дела камням в Стоунхендже до судеб жалких воздерживающихся, которые тысячелетия назад притащили их через равнину Солсбери.
Вещи остаются.
Люди умирают.
Можно следовать знакам и системам, которым положено следовать, а можно пожертвовать обществом и прожить жизнь, повинуясь инстинктам. Что там сказал лорд Байрон всего через два года после того, как его обратили?
Есть наслажденье в бездорожных чащах,
Отрада есть на горной крутизне…
Есть и еще где-то, в той же песне:
О, если б кончить в пустыни свой путь,
С одной — прекрасной сердцем и любимой, —
Замкнув навек от ненависти грудь,
Живя одной любовью неделимой.
[5]
Живя одной любовью неделимой. Это распространенное проклятие вампиров. Они пробуют многих, но истинно жаждут только одну.
«Нет, — думает Уилл, — лорд Б. непревзойден».
Ну, Джим Моррисон подобрался довольно близко, признает он, слушая «Двадцатый Век Фокс» и отстукивая пальцами ритм на руле. (Впрочем, Уилл никогда не верил в теорию, будто бы Моррисон — это личина, избранная Байроном в шестидесятых.) Хендрикс тоже неплох. Или даже Роллинги, когда вампир был еще с ними. Весь тот самовлюбленный кровавый рок шестидесятых, который играл их с Питером отец, когда они были совсем маленькими.
Двигатель слегка хрипит; топливный датчик показывает, что бензин почти кончился. Уилл заезжает в круглосуточный автосервис и заправляет бак.
Иногда он платит за бензин, иногда нет. Деньги для него не значат ровным счетом ничего. Если бы Уилл хотел, у него были бы миллионы, но на них все равно не купишь ничего столь же восхитительного на вкус, как то, что он получает задаром.
Сегодня он не прочь повалять дурака, поэтому заходит в автосервис с последней двадцаткой. (Три дня назад он посетил вечеринку быстрых свиданий в баре «Тигр, Тигр» в Манчестере и там познакомился с девушкой со вполне подходящей шейкой, которая к тому же только что сняла двести фунтов из банкомата.)
За кассой на стуле сидит молодой человек. Он чихает журнал «Нате» и не замечает Уилла, пока тот не подходит вплотную и не начинает совать ему двадцатку.
— Третья колонка, — говорит он.
— Что? — переспрашивает кассир. Он вытаскивает наушники. Обостренный слух Уилла улавливает музыку в стиле хаус, которую слушал парень; этот энергично-металлический звук передает таинственную вибрацию и ритм ночи.
— Вот оплата за третью колонку, — повторяет Уилл.
Юноша кивает и, жуя, нажимает необходимые кнопки на кассовом аппарате.
— Не хватает.
Уилл молча смотрит на него.
— С вас двадцать фунтов семь пенсов.
— Прошу прощения?
Кассир чувствует, как где-то глубоко внутри зарождается страх, но не прислушивается к его невнятному голосу.
— Вы немножко перелили, — поясняет он.
— На семь пенсов.
