Это она виновата. Обе смерти на ее совести. Она слишком гордилась своими знаниями и навыками, считала себя опытным врачом. И вот результат. Будь она попроворнее, умей получше обращаться со щипцами, мать и ребенок остались бы живы.
Отчаянная дрожь в ногах заставила Индию сесть. Коронер, пришедший через полчаса, нашел ее на кровати. Индия держала умершую за руку и шептала:
– Они правы, Элли. Они правы, малыш Гарри. Нужно было позвать доктора, который знает дело.
– Доктор Джонс, что, черт возьми, с вами приключилось?! – спросил доктор Гиффорд.
Индия занесла в клинику щипцы Тарнье, которые могли понадобиться.
– Я потеряла роженицу. Ребенок тоже умер. Отец обезумел.
– Вы уведомили полицию? Предъявили обвинение?
– Об этом я как-то не подумала.
– Но этот негодяй вас избил!
– Он потерял жену и ребенка, – сказала Индия.
– Я вынужден дать вам завтра выходной. Правда, не знаю, как мы справимся без вас.
Индия этого тоже не знала и не хотела знать. К горлу подступала тошнота. Нужно убраться из кабинета Гиффорда раньше, чем сэндвич, съеденный на ланч, вывалится ему под ноги.
– Как вы себя чувствуете, доктор Джонс? – спросил Гиффорд, всматриваясь в ее лицо.
– Прекрасно. Честное слово. Простите, мне нужно идти.
Из кабинета Гиффорда она действительно вышла, но, едва закрыв дверь, бросилась в туалет. Там она успела склониться над унитазом, и ее начало выворачивать наизнанку. Позывы на рвоту повторялись снова и снова. У Индии начали слезиться глаза.
Замечательно, подумала она, поднимаясь на ноги. Мне только приступа гастроэнтерита не хватало.
Подойдя к раковине, Индия умылась и прополоскала рот. Посмотревшись в зеркальце, висевшее над раковиной, Индия даже вздрогнула, решив, что следом за ней в туалет зашла покалеченная пациентка. Потом сообразила: она смотрит на свою физиономию. Под правым глазом чернел внушительный синяк, похожий на жирную пиявку. Индия провела рукой по исцарапанным щекам, дотронулась до рассеченной губы. Ее снова затрясло, как в доме Кобернов. Через несколько секунд ее опять вытошнило.
Выбравшись из туалета, Индия подхватила плащ и саквояж и ушла, даже не простившись с доктором Гиффордом. Она торопливо шла по Варден-стрит, мечтая поскорее добраться до станции метро и стараясь не замечать любопытных взглядов прохожих. Где-то на полпути ее снова затрясло. Индия плюхнулась на первую встретившуюся скамейку. Да что это со мной? – недоумевала она. Дрожь не утихала. Индия вдруг ощутила неимоверную усталость, глубокую, пронизывающую все тело. Она не представляла, как доберется до метро. У нее не было сил, чтобы просто встать со скамейки.
Индия сунула руку в карман плаща, выгребла монеты и пересчитала. Набралось фунт и двенадцать пенсов. Хватит с лихвой на кеб. Пока она считала деньги, сверху упало несколько капель. Слезы? Она посмотрела на темнеющее вечернее небо и увидела облака. Капли дождя, а не слезы. Слез у нее не было.
«Отвыкайте чувствовать», – твердил ей Фенвик. Что ж, она в этом преуспела. Она ничего не чувствовала. Она пыталась заплакать, силой вызывала слезы. И не могла. Слезы не появлялись. Три дня назад не стало ее дорогого Уиша. Скорее всего, самоубийство. Со смертью двоюродного брата рухнули надежды на больницу. Сегодня у нее на глазах умерли роженица и младенец. После такого впору стенать от горя и кататься по полу. Но Индия не уронила ни слезинки. Она ничего не чувствовала. Полное оцепенение.
В ушах звучал голос Фенвика. Отвыкайте чувствовать. Отвыкайте чувствовать. Слова профессора всегда были для нее авторитетными. Воспринимались как приказ. Но сейчас Индия услышала другой их смысл, тот, какой и пытался передать ей Фенвик. Не приказ. Предостережение. Чувствовать опасно. Попробуй прочувствовать жизнь мужчин, работающих на заводах и фабриках, пристанях и угольных шахтах. Каждый день они работают до изнеможения, но их дети вынуждены мерзнуть и недоедать. Попробуй прочувствовать жизнь женщин, которые рожают детей, корчась от боли и рискуя умереть. Радость от появления ребенка сменяется горестным сознанием: в семье прибавился еще один вечно голодный рот. Попробуй прочувствовать жизнь самих детей с недетским выражением глаз. Эти дети с ранних лет клеят спичечные коробки, делают бумажные цветы и учатся плакать беззвучно… Прояви чувства – и тебе конец.
– Ну и ну! Что ж это с тобой приключилось, милая? – спросил мужской голос. – Кто же тебя так разукрасил? Неужто муж? Совести у него нет!
Индия подняла голову, увидела пару добрых карих глаз и невесело рассмеялась:
– Нет, это не мой муж. Это чужой муж… Теперь уже не муж, а вдовец. Это я сделала его вдовцом. Сегодня он потерял жену и новорожденного сына. Будь я настоящим врачом, то сумела бы их спасти.
Ей вспомнился крошечный Гарри Коберн. Казалось, он крепко спит… Мертвый ребенок на руках мертвой матери.
– Я хотела помогать людям, – сказала Индия. – Что-то менять в их жизни. Потому и стала врачом. Я жаждала перемен. Но они не наступили. Я мечтала открыть больницу и не открыла. Хотела, чтобы в многострадальном Уайтчепеле прекратились страдания… а они только множатся.
Ее собеседник, пожилой оборванец, нахмурился:
– Да, миссус, тебя послушаешь, хоть вешайся. Но не может все кругом быть плохо. Наверняка есть и что-то хорошее. Когда чувствуешь себя на самом дне, подумай о чем-нибудь хорошем, что есть в твоей жизни. Может, у тебя уютный дом. Или муж заботливый. А ребятишки? Они всегда как светлое пятно. Дети-то у тебя есть?
– Нет. Я живу одна.
– А друзья, подруги? Люди на твоей работе?
– Того, у кого работаю, я просто терпеть не могу. Правильнее сказать, работаю на него. Равнодушный, жестокий человек. Не врач, а палач. – Начав говорить, Индии было не остановиться. – Таких надо в тюрьму сажать. Их даже близко к пациентам нельзя подпускать. А мой старинный близкий друг недавно погиб. Покончил с собой. Мне он приходился двоюродным братом. Мужа у меня нет, но есть жених. Удивительный, добрый. Но я его не люблю. Я люблю совсем другого мужчину, только у меня с ним ничего не получится. Он ходит по кривым и скользким дорожкам.
– Черт побери, миссус, у тебя и впрямь мрак сплошной! – изрек бродяга; он задумался, покусывая губу, потом достал из кармана поношенной куртки помятую фляжку. – Даже не знаю, что тебе и посоветовать. Куда ни глянь – сплошная задница, ты уж прости за грубое слово. – Он протянул Индии фляжку. – На, хлебни. Утешься чуток.
Радость от выпивки. Видел бы ее Сид – вот бы посмеялся! Недели три назад… может, больше он задал ей вопрос: неужели у нее никогда не возникает потребности утешиться? Она тогда высокомерно ответила: «Мистер Мэлоун, если бы такая потребность возникла, я бы не искала утешения в бутылке джина»… Индия взяла фляжку и сделала большой глоток. Джин обжег ей горло. Она закашлялась, но тут же глотнула снова. Пусть Сид Мэлоун смеется над ней. Он это заслужил, потому что был прав. По поводу ее, овсянки, всего остального. Он был прав, а она – нет.
