Словом, Ниязи меня убедил, тем более что, подозреваю, в глубине души я хотел быть убеждённым. Игра по правилам ни к чему меня не привела, значит, надо было жульничать. К тому же никаких активных телодвижений от меня не требовалось – Ниязи сам где-то бегал, о чём-то договаривался, искал скульпторов, мне же оставалось только отсиживаться дома да выходить оттуда с наступлением ночи, выбирая улицы без фонарей, чтобы не быть случайно узнанным людьми, пожертвовавшими деньги на мой памятник.
Однажды Ниязи заявился ко мне прямо домой, без предупреждения, что прежде себе позволяли только Джонни и Сайка.
Первым делом он принюхался и пошёл на запах кухни.
– Есть что?
Что-то определённо было. Мегалитическая кладка долмы из виноградных листьев в кастрюле – Сайкино произведение. Я не без злорадства предложил его Ниязи, и тот с простодушием доверчивого ребёнка согласился. Пока я разогревал долму, Ниязи обшарил взглядом всю нашу кухню. Мне стало немного стыдно за наше мещанское, а не богемное, как приличествовало бы рок-музыканту, убранство. Но, в конце концов, помимо меня в доме жили ещё две женщины, и это они обставили квартиру по своему вкусу. Конечно, живи я один, мне бы и в голову не пришло облепить холодильник сувенирными магнитиками из разных городов, из-за которых он выглядел так, словно болел какой-то экзотической болезнью. И вот этих вот зодиакальных кружек (которые мы всё равно постоянно путали) тоже не было бы.
– У вас что, крысы? – с любопытством монарха, заглянувшего в хижину бедняка, поинтересовался Ниязи, указывая пальцем на не замеченные нами с утра продукты крысиной жизнедеятельности на полу у мойки.
– О! – только и сказал я.
Отсыпав ему щедрую порцию долмы, я великодушно поставил перед ним соус из гатыга и чеснока, который способен примирить с реальностью сколь угодно привередливого едока.
– А ты есть не будешь? – проблеск подозрительности.
– А я уже поел! – радостно объяснил я.
– Ну ладно. – Ниязи начал жевать, но через несколько секунд остановился. – Она забыла положить в фарш рис, – прошептал он с таким ужасом, словно ему забыли положить рис в плов.
– Впервые готовила, наверное, – закивал я. Вообще-то мне кажется, долма очень простое в приготовлении блюдо, хотя и трудозатратное. Испортить долму – это надо умудриться, но моя Сайка всегда отличалась разнообразными странными талантами.
– Лучшая долма готовится из листьев винограда шаны. Они у него тонкие, нежные, прямо вот тают во рту, – разразился лекцией Ниязи, как бы в попытке компенсировать ущербность Сайкиной долмы теоретическими выкладками по поводу долмы идеальной. – Только сейчас шаны почти не осталось на Апшероне. Всякие Маклауды понаехали, участки скупили, а у них там в горах этот сорт не растёт, они не знают, что он лучший, а его ягоды на вид неказистые, вот они от него и избавились. Заасфальтировали свои участки, посадили эти дорогущие чахлые ёлки и радуются. Почти не осталось шаны. У Мики на даче вроде был, не? Надо взять отросток. А Сайка ничего, научится, – бодро заявил вдруг Ниязи, накалывая на вилку сразу несколько штучек. – Всё ещё впереди. Зато она красивая и поёт шикарно.
Я призадумался, пытаясь понять, является ли этот комплимент достаточным основанием для проявления ревности с моей стороны, и решил, что, пожалуй, нет. Скорее всего это был даже комплимент мне – типа вот он какой я молодец, что отхватил себе эту красотку, да ещё и шикарно поющую. Тут я вспомнил, что собирался его кое о чём спросить, но всё время забывал.
– Ты, случайно, не находил у себя после нашей ночёвки такой лист бумаги, сложенный треугольником?
– Что? А, нет. Не находил. А что это было? – спросил Ниязи с набитым ртом.
– Так… кое-что. Кое-какие наброски для песни. Я ночью придумал, а утром забыл.
– Наверное, выбросил, когда подметал.
Доев всё, что я ему положил, Ниязи достал из кармана Набор Юного Курильщика, ловко свернул самокрутку и закурил, с видимым удовольствием откинувшись на стуле. Уж не ждал ли он, что я предложу ему кофе для обеспечения полной гармонии?! Запах дыма его самокрутки совсем не походил на табачный, не была это и марихуана, скорее какой-то шалфей.
– Зачем ты куришь приправу?
– Ты хотел спросить – зачем я пришёл?
– И это тоже.
– Я был голодный. А ещё – договорился со скульптором.
Как ни хотелось Ниязи воссоздать меня в полный рост с гитарой во всём моём великолепии, в бюджет такое пафосное надгробие не вписывалось, да и времени на его изготовление ушло бы столько, что меня успели бы основательно подзабыть. Нельзя сказать, что меня это огорчило, потому что, глядя на некоторые новые памятники, установленные в городе и на кладбище, я внутренне содрогался, воображая, во что могут превратить меня наивные руки местных умельцев. После долгих горячих споров и обсуждений, призвав в качестве консультанта Зарифу, мы решили обойтись минималистичным чёрным обелиском (привет то ли Ремарку, то ли древней российской рок-группе), с электрогитарой, прислонённой к основанию. Мне только оставалось надеяться, что моя Сиринга будет похожа на гитару, а не на тар, саз, а то и канун.
– Я лично буду стоять у мастера над душой, – пообещал Ниязи. – На этой гитаре можно будет играть!
Мы сфотографировали Сирингу с трёх ракурсов и отдали фотографии скульптору. Он пообещал, что надгробье с обелиском и гитарой будет готово через две недели.
– Брешет, – уверенно добавил Ниязи, передав мне слова мастера. – Хорошо, если через два месяца будет готово. Это же Азербайджан. А может, вообще никогда не сделает. И на звонки отвечать не будет.
– А что делать?! – испугался я. – Даже если за два месяца – обо мне за это время все забудут!
– Сохраняй спокойствие. У тебя есть портретная фотка в хорошем качестве?
– Моя?
– Нет, твоей мамы! Хочу целовать её перед сном, – раздражённо сказал Ниязи.
– Есть, а зачем тебе? – после приключения на кладбище я с подозрением относился к раздаче своих фотографий разным людям. Хотя, конечно, всё, что им было нужно для их дурных дел, они могли скачать из Facebook. Мне стало тревожно от этой мысли, но потом я вспомнил, что и живым-то никому не сдался, чтобы на меня кто-то привороты или порчи делал. А уж на мёртвого меня и подавно никто не польстится.
– Дай фотку, говорю!
Чтобы он от меня отвязался, я отдал ему электронную версию паспортного фото, на котором у меня была крайне испуганная физиономия.
– Хочешь на памятнике меня изобразить? – спросил я с тоской.
– Нет.
Глава пятая
Семь дней
Я ждал памятника, а пока я ждал, Зарифа неистово творила, травила воздух в доме, писала портрет. В её лице появились признаки жизни, которых там не было со времён, кажется, её обучения на втором курсе института. Она стала меньше уставать на работе и даже записалась в тренажёрный зал, исправно, со свойственной ей дисциплинированностью посещая его по вечерам. Работала, просыпаясь в пять утра, отлавливая рассветные краски, которые скользили по лицу Бахрама. Результаты мне пока что очень нравились. Я надеялся только, что она не ударится в гиперреализм, а сохранит эту нежную дымку, золотистую пыль, окутывавшую нашего буддиста на рассвете.
