Обстоятельный завтрак занял не меньше сорока минут, и когда мы вышли на дорогу к морю, солнце успело забраться довольно высоко. По словам Мики, дорога должна была за пятнадцать минут вывести нас напрямую к дикому пляжу. Я удивился, услыхав про дикий пляж; мне казалось, что всё побережье давным-давно захвачено, нарезано на куцые, нагоняющие клаустрофобию куски, перегорожено и застроено ресторанами. Но, судя по дороге, пляж и правда мог оказаться диким. Большая часть участков были заброшены. Кое-где попадались старые полуразвалившиеся дома. На некоторых участках не было даже домов – только сорняки да крадущиеся, припадающие к земле виноградники.
Через десять минут дорогу нам куртиной перегородил чей-то забор. Мика клялся, что его здесь раньше не было и по закону быть не могло. Нам пришлось сделать крюк, а потом и вовсе идти через один из заброшенных участков по колючкам. Сайка всю дорогу ныла, теряла шлёпанцы и просилась на руки. Сжалившись, я посадил её себе на закорки.
Наконец показались шелковистые, блестящие песчаные дюны, поросшие серо-зелёными «заячьими ушами». Границу между дорогой и дюнами охраняли странные останки индустриальных сооружений – какие-то широченные короткие трубы, уложенные на манер олимпийских колец, похожие на зловещие бетонные соты гигантских пчёл-мутантов. Слева от труб лунным кратером зарылся в песок огромный, метра четыре в диаметре, колодец. Удивительно, но никого, кроме меня, этот колодец не заинтересовал. Они так и прошли мимо, не взглянув в его сторону, опустив головы к раскалённому песку. Я осторожно подкрался к колодцу и слегка наклонился над ним, но дна не увидел. Я наклонился ещё больше, но дна всё ещё не было видно. Тогда, собравшись с духом, я наклонился совсем низко и, обмирая, увидел далеко внизу чёрную воду. В этой воде могло плавать всё что угодно. Из колодца странно пахло, кажется, серой.
– Сайка, иди сюда! – позвал я, и эхо из колодца многократно усилило мой зов – «Иди сюда! Иди сюда!». Сайка неохотно вернулась, удивляясь, зачем это я остановился. Я предложил ей заглянуть в колодец. Она боялась и отказывалась, но в итоге согласилась, при условии что я подержу её.
– Ой! Это жесть какая-то, – сказала Сайка, нагнувшись над этой бездной, и вдруг с её шеи соскользнула золотая цепочка с кулоном, которую я подарил ей на Новый год, и улетела прямо в воду. То было особое украшение, заказанное мною у ювелира: замысловато переплетённые N и S – первые буквы наших имён. Послышался громкий всплеск, а вслед за ним – я готов поклясться, что слышал его, – тихий смех, раздавшийся из колодца. Сайка немедленно устроила истерику по поводу утерянного сокровища.
– Не переживай ты так, – утешал я её, сильно озадаченный услышанным (или послышавшимся?) смехом. – Куплю я тебе новую цепочку, и кулон закажу ещё лучше.
Она так и дулась на меня остаток пути, но, увидев море, мы забыли и о колодце, и о цепочке, и обо всём на свете.
Время до обеда пролетело приятно и незаметно. Побережье ещё не успели замусорить до такого состояния, когда некуда бывает поставить ногу: пляжный сезон начался не так давно, да и место было не слишком посещаемым. Мы с Сайкой гуляли вдоль линии прибоя и искали в выброшенном морем мусоре отшлифованные осколки стекла, но, к сожалению, так ни одного и не нашли. Джонни курил, сколько хотел. Эмиль сильно обгорел на солнце и отказался от крема заботливой Сайки, заявив, что лучшее средство от солнечного ожога – спирт. Со сладостным томлением я предвкушал, как этот остолоп намажется жгучим иссушающим этанолом. В общем, удачный выдался денёк.
Вернувшись, мы развесили свои купальные одежды на веранде для просушки, разорвали несколько пачек чипсов, запили их пивом и сели репетировать.
В шесть часов Сайка спохватилась, что купальник может выгореть на солнце, и отправилась спасать его. Через минуту она вернулась, с растерянным лицом и без купальника.
– Чуваки, наши труселя пропали, – ненавижу, когда она разговаривает так.
– Что значит – пропали? – глупо спросил Эмиль.
– Их нет. Сами посмотрите.
Мы высыпали на веранду. Там, где должны были висеть наши плавки и купальник, осталась только виноградная лоза, и вид она имела виноватый.
– Пиршагинские фетишисты сп…..и наши трусы. – Джонни радостно загоготал, я тоже расфыркался: ну смешно же, правда!
– У кого трусы, а у кого панталоны, – сказал я, намекая на Мику и Эмиля, которые купались в шортах до колен.
– Ай да, мозги не делай! Надо их найти. – Мика влез на невысокий забор и оглядел территорию, поворачивая голову туда-сюда, как дозорный на сторожевой башне.
– На х… тебе? – сварливо спросил Джонни. – Это просто шорты.
– Да-да, – поддержал я лучшего друга, – если кто-то ими соблазнился – ему же хуже.
– Ну нет! Я свой купальник по интернету заказывала и месяц ждала, пока придёт. Здесь такие вообще не продаются! Найдите вора!
– Сайка! Если даже вор и оставил на земле свои следы, то мы их уже затоптали, – я вспылил. – А других улик у нас нет!
Джонни воспользовался драматизмом ситуации и закурил. Пуская нам в лица ультрамариновые клубы табачного дыма в духе неонуара, он подумал и выдал неожиданно здравую идею:
– Давайте зае…им объявление и прих…им на ворота. Не думаю, что кому-то могли понадобиться наши вещи. Что с ними делать? Трусы даже у нищеё…в есть, продать их не получится. Это, наверное, кто-то прикалывается. Соседи.
– Те соседи, – Мика махнул рукой в сторону изрядно безвкусной постройки за забором, – не знают, что такое «прикалываться». Остальных я вообще не знаю. Они вылезают только по ночам.
– Скажи ещё – только в полнолунье, – хмыкнул я.
Мы ещё немного поискали по участку наши тряпки, на тот случай, если их унёс ветер, но нашли только нескольких черепах, прятавшихся в винограднике.
– А давайте зае…им черепаховый суп, – предложил Джонни. Люблю моего друга за жестокость. Думаю, если бы мы застряли тут, на даче, без возможности выбраться и добыть еды, он бы запросто вскрыл этих бедняг и состряпал суп. А потом принялся бы за улиток. А потом и за нас. Первым – Эмиля.
Так как это казалось единственным выходом, мы всё-таки написали и вывесили на ворота объявление со смиренной просьбой вернуть похищенное – свидетельство нашего позора. Затем мы долго репетировали, несколько раз поссорились по поводу звучания, я наорал на Сайку, потому что она пела не так, как мне хотелось. Сайка расплакалась и убежала в спальню, где теснились три старые железные кровати, застеленные одеялами с запахом бараньей шерсти. Мне пришлось пойти за ней и утешать её в прохладной затенённой комнате под низким серым потолком, до которого я мог дотянуться рукой.
Работа над альбомом продолжалась до заката. Понаблюдав, как люминесцентно-оранжевое солнце проваливается за дачные заборы, мы ощутили, что питательное действие чипсов и пива закончилось и надо отправить кого-то за едой. Выбор пал на Мику, как на владельца автомобиля, и Сайку, как на единственную женщину, хотя не думаю, что она может отличить один конец скалки от другого…
