Компания из трёх человек, в которой обретался бывший одноклассник мой Сеймур, поднялась с мест, собираясь отчалить. Я заметил, что, уходя, Сёма бросил косой взгляд в нашу сторону, как бы пытаясь понять, не показалось ли ему, что именно я его окликнул и почему я это сделал.
Никто не знал о призраке в нашем доме, кроме Джонни. Но, когда мы покинули кафе и отправились бродить по вечернему городу, я оттеснил Ниязи. Идя немного впереди остальных, мы могли перекинуться парой слов так, чтобы нас никто не услышал, и я рассказал ему о преследующем меня привидении.
– Если не веришь мне, можешь спросить Джонни. Он всё видел своими глазами.
– Я склонен скорее верить, чем нет, – дипломатично ответил Ниязи. – Ты производишь впечатление адекватного человека.
– Спасибо.
– И вы позвали какую-то чокнутую шарлатанку, чтобы она прогнала духа?
– Да. Она её даже не услышала. Вот я и подумал, может, ты кого-то знаешь. У меня такое впечатление, что ты должен много кого знать.
– Это правда, – задумчиво произнёс Ниязи. – Я знаю многих людей. Правда, мне ещё не доводилось обращаться за помощью к колдунам и экстрасенсам. Но, думаю, кое-кого я смогу к тебе направить. Ты держись.
– Почему она именно на меня так взъелась, не могу понять? Мамины и Зарифины вещи она не трогает.
– Может быть, дело в музыке? – предположил Ниязи. – Может, она не любит тяжёлый металл?
– Музыку я давным-давно там играю. Раньше она не обращала внимания. Так что изменилось?
– Когда, говоришь, это началось?
– Посуду она перебила в ночь перед днём, когда я инсценировал смерть. Вроде… – тут я задумался, сообразив, что это может оказаться и не совпадением. Кажется, Ниязи подумал о том же. Но дальше этого смутного подозрения мой мозг не продвинулся, а Ниязи, если о чём-то и догадался, не посчитал нужным поделиться со мной.
Я думал, Ниязи возьмётся за дело со свойственной ему энергичностью, но он позвонил мне только через три дня. За эти три дня я успел попрощаться с изрядной частью своих нервных клеток. Как-то ночью я пошёл в туалет, и в самый разгар процесса лампочка над моей головой взорвалась. Хорошо, что она была в плафоне, иначе бы я не отделался только испугом.
– Есть тут один человек, – радостно возвестил Ниязи. – Он вообще-то не берётся за такую работу. Считает, что большинство людей, которые уверены, что их преследуют духи, просто дегенераты. Но твой случай его заинтересовал.
– Кто он такой вообще? Откуда ты его взял? – нервно спросил я, наученный печальным опытом.
– Знакомый знакомого. Он двадцать пять лет проучился в каком-то тибетском монастыре, представляешь?
Это внушило мне определённое доверие.
– Если бы он окончил Хогвартс, ты бы меня совсем успокоил, – сказал я. – Но за неимением оного я довольствуюсь тибетским монастырём.
– Вот и славненько! Только не задавай ему глупых вопросов, ну типа там, умеет ли он левитировать или останавливать сердце врага ударом в пять точек тела. Он это ненавидит.
– Что я, по-твоему, больной?
– Среди музыкантов иногда попадаются странные люди… Ладно, сейчас я тебе его номер скину.
Буддиста звали Бахрам, и он, судя по приятному голосу с мягкими, убеждающими интонациями, был человеком, хорошо держащим себя в руках. Ну, или человеком, прошедшим тренинг типа «Как управлять ничтожными людишками». Говорил он с каким-то неизвестным мне акцентом.
Он пришёл к нам семнадцатого июля, в пятницу. Без труда найдя нашу дверь, Бахрам тенью скользнул в полутёмный коридор, где я встречал его один – был час пополудни, мама и Зарифа работали.
Как и следовало ожидать, голова Бахрама оказалась гладко выбритой, сам же он либо никогда не имел признаков национальности в лице, либо утратил их за долгие годы послушания, медитаций и отказа от своего «я». Он был бесцветный и благообразный, как мраморный бюст. Даже его возраст определить я не смог, хотя ему должно было быть никак не меньше сорока пяти лет.
– Здравствуйте, – поприветствовал меня Бахрам всё с тем же загадочным акцентом, с каким обычно неизбежно начинает говорить на родном языке человек, очень долгое время проживший за границей. Оглядев меня внимательным изучающим взглядом, он вроде как принюхался. Я обеспокоенно попытался вспомнить, не оставил ли где-нибудь на видном месте несвежие носки или кусок сыра. Если да, то любой из этих предметов теоретически мог висеть сейчас у нас над головами, приклеенный к потолку стараниями озверевшего призрака.
Бахрам быстро обошёл квартиру, заглянул в мой шкаф, а потом сказал:
– Эта женщина не знает, что она умерла. Она не была готова к смерти и поэтому не осознала её. Теперь она думает, что вы незаконно проникли в её квартиру и живёте здесь.
– Как же она не была готова к смерти? Её крыса укусила. Обычно перед тем, как умереть от укуса крысы, люди долго мучаются в больнице. Она не могла не заметить. И потом, мы давно живём здесь, и она никогда не обращала на нас внимания. Даже мыла нашу посуду…
Бахрам строго посмотрел на меня, и я почувствовал что-то вроде угрызений совести за безжалостную эксплуатацию несчастного призрака.
– А теперь она заметила вас, потому что вы, как я вижу, сами одной ногой в могиле. Прошу прощения, конечно.
Мне стало как-то нехорошо. Я вспомнил один случай, произошедший со мной в детстве. Тогда отец ещё жил с нами. Оба моих родителя, как мне тогда казалось, были отлично осведомлены о моей фобии воздушных шариков, но по каким-то одним им известным садистским соображениям постоянно приносили в дом эти самые резиновые пузыри ужаса.
Однажды в наказание за какую-то мелкую шалость мою любимую игрушку спрятали на шкаф. Дождавшись, пока родители оставят меня в доме одного, я предпринял дерзкую эскападу, подтащив к шкафу обеденный стол, взобрался на него и начал шарить рукой по пыльной поверхности, пытаясь нащупать свою игрушку. Но вместо неё я угодил пальцами во что-то тёплое и липкое. Завороженно отведя руку на себя, я увидел, что от моих пальцев, как в фильме ужасов, тянутся иссиня-чёрные нити непонятной полужидкой массы. Завопив во весь голос, я свалился со стола на пол. Впоследствии выяснилось, что наверху лежал забытый воздушный шар синего цвета, он растаял под жарким апшеронским солнцем и превратился в эту инфернальную клейкую массу. Кажется, тогда я испытал самый большой ужас в своей жизни.
И вот сейчас, стоя перед спокойным и вежливым Бахрамом, я почему-то вспомнил свои чувства тогда – как в страшном сне от пальцев, словно одетых в чёрные блестящие напёрстки, тянется расплавленная темнота, вызывая примитивный, незамутнённый ужас.
– Что значит – «одной ногой в могиле»? – пискнул я.
– Ничего такого страшного, не переживайте, – поспешил успокоить меня Бахрам. – Вы абсолютно здоровы, и несчастные случаи, мне кажется, вам пока не грозят. Но каким-то образом вы слегка заступили на территорию мёртвых. Так мне это видится.
