Основную прибыль приносили туристы, приезжавшие пробовать местные вина. Автобусы, набитые людьми, останавливались возле винодельни с интервалом в час. Общаться с ними было легко, так как публика верила всему. Все проходило так: Эдуардо решал, какие вина наливать в бокалы до приезда автобуса, и вручал Норе бутылки. «Тише, Нора, despacio, un poco
[99], слишком много», – упрекал ее добродушно на испанском английском, когда она слишком вольно обращалась с отмериванием порций. А потом, когда туристы приезжали, Нора нюхала вина, пока люди отхлебывали и полоскали их во рту, и пыталась говорить правильные слова, вторя Эдуардо.
«В этом букете есть древесные нотки», или «Вы различите растительный аромат – яркой спелой ежевики и душистого нектарина, идеально сбалансированный, с отголосками вкуса древесного угля».
Каждую жизнь она ощущала по-особенному, как разные переходы в симфонии, и эта звучала весьма бодро и жизнеутверждающе. Эдуардо был невероятно добродушен, и их брак казался удачным. Пожалуй, они могли даже посоперничать с парой с этикетки того тягучего вина, что они пили с Диланом, пока ее лизал астрономически огромный пес. Она запомнила их имена. Джанин и Теренс Торнтоны. Ей представлялось, что теперь она тоже живет на этикетке бутылки. Даже вид у нее был соответствующий. Идеальная калифорнийская прическа, прекрасные зубы, загар и здоровье, несмотря на предположительно внушительное потребление шираза. У нее был плоский, мускулистый живот, что намекало на часы пилатеса каждую неделю.
Однако ей было легко имитировать не только знание о винах в этой жизни. Имитировать удавалось все, и это подсказывало, что секрет ее предположительно удачного союза с Эдуардо заключался в том, что муж не слишком-то внимателен.
Когда уехали последние туристы, Эдуардо и Нора сели под звездами с бокалами собственного вина.
– Пожары в Лос-Анджелесе стихают, – сообщил он ей.
Норе стало любопытно, кто жил в том доме в Лос-Анджелесе, который принадлежал ей в жизни поп-звезды.
– Это радует.
– Да.
– Правда, красиво? – спросила она его, глядя в ясное небо, полное созвездий.
– Что?
– Космос.
– Да.
Он уткнулся в телефон и притих. А потом отложил его в сторону, но все равно молчал.
Она знала три типа молчания в отношениях. Пассивно-агрессивное молчание, молчание «нам больше нечего друг другу сказать», и еще было молчание, которое, похоже, практиковали они с Эдуардо.
Оно означало, что им не нужно слов. Они просто были вместе. Так же, как можно счастливо молчать наедине с собой.
Но все же ей хотелось поговорить.
– Мы счастливы, правда?
– А к чему этот вопрос?
– О, я знаю, что мы счастливы. Мне просто хочется, чтобы ты говорил об этом порой.
– Мы счастливы, Нора.
Она сделала глоток вина и взглянула на мужа. На нем был свитер, несмотря на теплый вечер. Они посидели так, а потом он ушел спать, раньше нее.
– Я еще немного здесь побуду.
Эдуардо, похоже, был не против: он наклонился и ласково чмокнул ее в макушку.
Она встала и с бокалом вина прошлась между залитыми лунным светом виноградными рядами.
Смотрела в ясное небо, полное звезд.
В этой жизни все было прекрасно, но она ощутила в себе стремление к иному – иным жизням, иным возможностям. Она чувствовала, что еще летит по воздуху и не готова осесть. Может, она больше похожа на Гюго Лефевра, чем думала прежде. Может, ей удастся так же легко скользить по жизням, как перелистывают страницы.
Она допила последний глоток вина, зная, что похмелья не будет.
«Земляные и древесные нотки», – проговорила она про себя. Закрыла глаза.
Оставалось недолго.
Совсем недолго.
Она просто стояла там и ждала своего исчезновения.
Множество жизней Норы Сид
Нора начала кое-что понимать. То, что Гюго не объяснил ей до конца на той кухне на Шпицбергене. Не обязательно наслаждаться каждым аспектом жизни, чтобы сохранить для себя возможность переживать ее. Нужно только не переставать верить, что где-то есть жизнь, которой можно наслаждаться. Точно так же, наслаждение жизнью не означало, что ты в ней останешься. Ты остаешься в жизни навсегда, только если не можешь представить себе ничего лучше, и все же, парадоксально, чем больше жизней ты пробуешь, тем легче придумать что-то более привлекательное, ведь воображение ширится с каждой новой испробованной жизнью.
Итак, со временем и с помощью миссис Элм, Нора сняла множество книг с полок, испытала множество разных жизней в поисках подходящей именно ей. Она узнала, что избавление от сожалений в действительности было способом исполнения желаний. В конце концов, в одной из вселенных ее ждала почти любая жизнь.
В одной жизни она довольно одиноко проводила время в Париже: преподавала английский в колледже на Монпарнасе, колесила на велосипеде вдоль Сены и прочла уйму книг, сидя на парковых скамейках. В другой она учила йоге и обладала совиной подвижностью шеи.
В одной она продолжила плавать, но никогда не пыталась попасть на Олимпиаду. Она делала это просто потому, что ей нравилось. В той жизни она работала спасателем на пляже в Ситжесе, под Барселоной, бегло говорила на каталанском и испанском, и у нее была развеселая лучшая подружка Габриэла, которая учила ее серфингу, и они вместе снимали квартиру в пяти минутах от пляжа.
В одном существовании, в котором Нора не забросила писательство, которым забавлялась в университете, она стала издаваемым автором. Ее роман «Форма сожаления» получил восторженные отклики и вошел в короткий список крупной литературной премии. В той жизни она отправилась на ланч в удручающе банальный клуб в Сохо для встречи с двумя благожелательными и беспечными продюсерами из Magic Lantern Productions, которые хотели снять по роману фильм. В итоге она подавилась лепешкой, пролила бокал красного вина на брюки одного из продюсеров и испортила всю встречу.
В одной из жизней у нее был сын-подросток, Генри, с которым она даже не познакомилась по-человечески, потому что он все время хлопал дверью перед ее носом.
В другой она была пианисткой и выступала на концертах, она находилась в туре по Скандинавии, вечер за вечером исполняя классику перед одураченной публикой (она ретировалась в Полночную библиотеку во время катастрофического исполнения Фортепианного концерта № 2 Шопена во Дворце конгрессов «Финляндия» в Хельсинки).
Еще в одной она всего лишь съела тост.
В какой-то из жизней она поступила в Оксфорд и стала преподавать философию в Сент-Кэтринс-Колледж, жила одна в доме ленточной застройки в изысканном георгианском стиле, в ряду таких же изящных домов, в атмосфере респектабельного спокойствия.
