Черт.
Черт черт.
Черт черт чертов черт.
Черт черт черт черт черт.
Наконец инстинкт выживания победил, и Нора подняла ракетницу, выстрелила, заряд вспыхнул как крохотная комета и исчез в воде, и по мере того как свет гас, угасала и ее надежда. Зверь все еще приближался к ней. Она упала на колени и начала звенеть половником о кастрюлю и кричать, что было духу.
– МЕДВЕДЬ! МЕДВЕДЬ! МЕДВЕДЬ!
Медведь тут же остановился.
– МЕДВЕДЬ! МЕДВЕДЬ! МЕДВЕДЬ!
Он двинулся вперед.
Звон не помогал. Медведь был близко. Она гадала, успеет ли дотянуться до винтовки, которая лежала на льду чуть в стороне. Она видела широкие лапы медведя с большими когтями, скользящие по запорошенным снегом скалам. Он пригнул голову и смотрел черными бусинами глаз прямо на нее.
– БИБЛИОТЕКА! – воскликнула Нора. – МИССИС ЭЛМ! ПОЖАЛУЙСТА, ВЕРНИТЕ МЕНЯ НАЗАД! ЭТО НЕПРАВИЛЬНАЯ ЖИЗНЬ! ЭТО ОЧЕНЬ, ОЧЕНЬ, ОЧЕНЬ НЕПРАВИЛЬНО! ЗАБЕРИТЕ МЕНЯ! Я НЕ ХОЧУ ПРИКЛЮЧЕНИЙ! ГДЕ БИБЛИОТЕКА?! Я ХОЧУ В БИБЛИОТЕКУ!
Во взгляде медведя не было ненависти. Нора была просто едой. Мясом. И это смущало и ужасало. Сердце стучало, как барабан, на котором выбивали крещендо. Финал песни. И в этот момент ей, наконец, стало поразительно ясно:
она не хочет умирать.
В этом-то и проблема. Перед лицом смерти жизнь казалась более привлекательной, а если жизнь казалась более привлекательной, как ей вернуться в Полночную библиотеку? Ей нужно разочароваться в жизни, а не просто испугаться ее, чтобы попробовать другую книгу.
Это была смерть. Жестокая, безразличная смерть в образе медведя, глядящего на нее черными глазами. И она поняла тогда глубже, чем когда-либо, что не готова умереть. Это знание росло в ней, стало больше, чем страх, пока она стояла лицом к лицу с белым медведем, голодным и отчаянно пытающимся выжить, и била половником по кастрюле. Сильнее. Быстрое стаккато: бум-бум-бум.
Я. Не. Боюсь.
Я. Не. Боюсь.
Я. Не. Боюсь.
Я. Не. Боюсь.
Я. Не. Боюсь.
Я. Не. Боюсь.
Медведь остановился и уставился на нее так же, как и морж. Она посмотрела на винтовку. Да. Слишком далеко. К тому времени как она схватит ее и разберется, как стрелять, будет уже слишком поздно. Она сомневалась, что вообще сможет убить белого медведя. И она била половником.
Нора закрыла глаза, мечтая о библиотеке, но продолжая шуметь. А когда открыла их, медведь уже нырнул в воду. Она продолжала звенеть кастрюлей и после того, как зверь исчез. Минуту спустя она услышала, как люди в тумане зовут ее по имени.
Островок
Она была в шоке. Но это был не такой шок, как думали люди в лодке. Не шок столкновения со смертью. А шок осознания, что на самом деле она хотела жить.
Они миновали островок, изобилующий жизнью. Зеленые лишайники на скалах. Птицы – маленькие чистики и тупики, сбившиеся в стайки, – съежившиеся на полярном ветру. Жизнь продолжалась вопреки всему.
Нора отхлебывала кофе, который предложил ей Гюго, горячий, из термоса. Она держала его ледяными руками, несмотря на три пары перчаток.
Быть частью природы – это быть частью воли к жизни.
Когда слишком долго остаешься на одном месте, забываешь, как велик и просторен мир. Ты понятия не имеешь о протяженности всех этих широт и долгот. Точно так же, подумала она, трудно ощутить и необъятность одного человека.
Но когда прочувствуешь эту необъятность, когда нечто в тебе ее обнаружит, возникает надежда, хочешь ты того или нет, и она въедается в тебя так же упрямо, как лишайник въедается в камень.
Вечная мерзлота
Температура приземного воздуха на Шпицбергене поднималась в два раза быстрее, чем во всем мире. И климат менялся здесь быстрее, чем в остальных уголках планеты.
Женщина в фиолетовой шерстяной шапке, надвинутой на брови, рассказывала о том, как наблюдала опрокидывание айсбергов – это происходило потому, что теплые воды подтачивают их снизу, из-за чего вершины становились слишком тяжелыми.
Другая проблема заключалась в том, что вечная мерзлота на суше таяла, размягчала землю, приводя к оползням и лавинам, которые могли разрушить деревянные дома в Лонгйире, самом большом городе на Шпицбергене. Также существовал риск обнажения могил на местном кладбище.
Нора радовалась, что она среди ученых, которые пытаются узнать, что именно происходит на планете, наблюдают за ледниковой и климатической активностью, чтобы рассказать об этом остальным людям и сохранить жизнь на Земле.
Вернувшись на главное судно, Нора тихо сидела в кают-компании, пока все утешали ее после встречи с медведем. Она не могла рассказать им, что благодарна за этот опыт. Она лишь вежливо улыбалась и старалась избегать разговоров.
Эта жизнь оказалась напряженной, бескомпромиссной. За бортом минус семнадцать, ее чуть не съел белый медведь, и все же, пожалуй, проблема ее осевой жизни отчасти заключалась в пресности.
Она привыкла думать, что посредственность и разочарование – ее судьба.
В самом деле, Норе всегда казалось, что она произошла из длинной череды сожалений и разбитых надежд, которые эхом отзывались в каждом поколении.
Например, ее дедушку с маминой стороны звали Лоренцо Конте. Он покинул Апулию – изящный каблучок на сапоге Италии – и приплыл в свингую-щий Лондон в 1960-х.
Как и другие мужчины в малолюдном портовом городе Бриндизи, он эмигрировал в Британию, променяв жизнь на Адриатике на работу в London Brick Company
[56]. Лоренцо наивно воображал, что его ждет чудесная жизнь: днем он будет делать кирпичи, а вечерами тусить с The Beatles и бродить за ручку по Карнаби-стрит с Джин Шримптон или Марианной Фэйтфулл
[57]. Единственная проблема – несмотря на название, London Brick Company находилась не в Лондоне. Она была в шестидесяти милях к северу, в Бедфорде, который, несмотря на скромный шарм, оказался совсем не таким свингующим, как того желал Лоренцо. Но он пошел на компромисс со своими мечтами и поселился там. Работа была не гламурной, но оплачиваемой.
Лоренцо женился на местной англичанке по имени Патриша Браун, и она тоже привыкала к разочарованиям жизни, сменив мечту об актерстве на театр унылой повседневности провинциальной домохозяйки, чьи кулинарные навыки навсегда остались в призрачной тени почившей апулийской свекрови и ее легендарных спагетти, которые, по мнению Лоренцо, невозможно превзойти.
