Спрятал он вычищенное пальто в шкаф, но мысли об отце, справедливо нахлынувшие на него на девятый день, требовали каких-то действий. Ехать на Щекавицкое кладбище на могилу? Нет, это Самсон сразу из головы выкинул. Далеко и опасно. Даже если выстроить вдоль всего маршрута красноармейцев с винтовками, все равно опасно! Кто их знает, что у них на уме и в ком они вдруг врага увидят? Ведь могут и в нем увидеть и выстрелить! В церковь пойти и свечку поставить? Это, конечно, можно было бы, но ни отец, ни он сам особенно набожными не были. Только мать ходила на праздничные службы, да и то стеснялась об этом объявлять или рассказывать.
Достал Самсон отцовское портмоне, присел за его письменный стол, слушая долетавшие сквозь закрытое оконное стекло звуки Жилянской улицы. Вытащил «керенки» и «думки», пересчитал. Три визитные карточки, книжечка члена Киевского общества правильной охоты, сложенная многократно расписка портного в получении всей суммы оплаты за ткань и за пошив костюма с подтверждением правильности всех снятых для этого мерок, несколько гербовых марок для оплаты различных пошлин и сборов путем приклеивания, вырезанная по овалу фотография мамы…
Накануне вечером вдова дворника постучала ему в двери и сообщила, что в парадном соседнего дома крестьянка продает молоко и масло. Он успел в темноте сбегать и купить полфунта масла и литр молока. И когда скрипнула под его ногой нижняя ступенька деревянной лестницы, как раз у дверей дворницкой квартирки, та же вдова, женщина лет сорока пяти, любившая носить на голове неброские дешевые платки, позвала его зайти к себе на кухню. Запах там стоял страшный и сочный — будто часами кто-то лук жарил. Но, не жалуясь, принял Самсон приглашение присесть к столику и выпить с ней чаю.
— Ты ж теперь сиротка, — сказала она с жалостью и с частично вопросительной интонацией. — А оно так нельзя долго! Губительно!
— А что же делать? — спросил Самсон просто для продолжения ее словесного участия в обсуждении ситуации, в которой благодаря судьбе оказался.
— Жениться, — твердо посоветовала она. — Женитьба сиротство прогоняет. И с питанием тогда наладится! — Она посмотрела на его лицо критически. Видимо, небритость и впалость щек вызвали у нее такой взгляд. — Если повезет с женой, то и страдания твои прекратятся…
— Молодой я еще, — подумав, сказал ей Самсон. — Рано мне.
— Чего рано? — не согласилась она. — Мне вон четырнадцать было, когда замуж вышла!
Допил Самсон чай, поднялся на ноги, прихватив с колен бутылку молока и пакет с маслом. Поблагодарил соседку.
— Если у меня кто на примете появится, я тебе скажу! — пообещала на прощанье вдова и закрыла за ним дверь.
Молоко и бутылка с маслом теперь стояли внутри окна, на одно стекло ближе к улице. Холодные кафельные печки просили дров. Но Самсону казалось, что в воздухе квартиры еще витает тепло прошлой топки. Перед сном он пол-охапки дровишек сжег в той печке, что и гостиную, и спальню грела. В отцовском кабинете, конечно, колючий холод стоял, но все равно не такой, какой бывал зимой в те дни, когда оставались они с отцом вообще без дров. Но как-то же перезимовали. А под конец зимы вдруг оказалось, что кто-то в их подвале огромное количество дров спрятал. Видимо, краденых. Спрятал и пропал. Так что теперь дом мог жить в тепле. Но солнце уже на весну повернуло. До настоящего природного тепла оставалось ждать недолго.
Когда посерело за окном и время сумерек приблизилось, надел Самсон свою гимназическую шинель и, опустив в ее карман расписку от портного с указанием его адреса на Немецкой улице, вышел из дому.
Люди по улице ходили осторожно и старались не смотреть по сторонам, будто боялись увидеть что-то неприятное. На ходу напомнила о себе перевязанная рана. Поправив бинт и перезавязав его наново, продолжил Самсон тот самый путь, который последним для отца оказался. На месте его гибели остановился, на канавку посмотрел, на край дороги. Вспомнил, как сюда с доктором приходил. Загудело в голове, словно кровь поднялась в мысли его. И стали его мысли тяжелыми, малоподвижными и с привкусом крови, и словно старались его этой малоподвижностью и тяжестью охватить. Поэтому ушел оттуда Самсон решительным шагом дальше, свернул на Немецкую и уже возле дома портного остановился перед вывеской «Портной Сивоконь. Костюмы. Визитки. Фраки».
В окне мастерской горел неяркий свет. Ярче он был в двух окнах на втором этаже особнячка. Самсон стукнул по двери громко и стал ждать.
Портной, которого Самсон только пару раз и видел в своей жизни, приоткрыл дверь и спросил, не поздоровавшись: — Что вам в неурочный час?
Самсон назвался, просунул расписку через дверь, которую цепочка шире, чем на кулак, не раскрывала.
Портной впустил Самсона, выслушал его, покивал сочувственно.
— Вы же помельче батеньки вашего будете, — сказал и вздохнул. — Я, конечно, могу его на вас перешить… Но сейчас как-то некстати. Руки дрожать стали. Обождать надо. Хотите, можете забрать! Или можете пока тут оставить, если боитесь по вечерней улице нести?
— Я заберу, — сказал Самсон.
Еще не было так уж темно и страшно, когда он назад шагал. Навстречу ему даже вышли две девушки, аккуратно во все темное одетые. И услышал он слишком четко, как одна другой прошептала: — Смотри, какой красивый брюнетик! Раненый, как герой!
Остановился он, проводил их взглядом. Снова бинт поправил, чтобы не сползал. Подумал еще, что в темноте такой никто и не увидит, что повязка его старая и грязная.
Бумажный пакет с костюмом, стянутый бечевкой, он под рукой нес и старался сильнее к телу прижимать, чтобы не обращал он на себя внимания прохожих.
Дома, не разворачивая, опустил пакет на дно левой половины шкафа, под отцовское пальто.
Свое гимназическое пальто поверх одеяла постелил и спать лег в теплой нижней рубахе и кальсонах. Лежал, ждал, когда тело согреется, но заснуть никак не мог. А тут еще стал ему чудиться шершавый звук, будто мышь что-то бумажное или картонное грызет. Он поднялся, зажег керосиновую лампу и во все углы своей комнаты заглянул, не обнаруживая при этом источника навязчивого шерудения. Но удивительным образом звук этот сопровождал его и во время поисков невидимой мыши. Хотя обычно мышки замолкали и исчезали, как только он начинал их искать. Остановившись, он понял, что все еще слышит этот шум. Но понятно уже ему стало, что не отсюда, не из его комнаты звук слышится. Вышел в коридор и услышал шерудение громче и отчетливее. И доносилось оно вроде как из отцовского кабинета, хоть тяжелая ореховая дверь должна была держать все звуки этой комнатки в тайне от тех, кто в ней не находится!
Зашел Самсон в кабинет. Еще громче назойливый звук услышал — со стороны письменного стола. Подошел, резко выдвинул верхний левый ящик и всё — пропал звук. Шмыгнула мышь вглубь и дальше куда-то. В свете керосиновой лампы увидел Самсон коробочку из-под пудры с прогрызенной в верхнем углу дыркой. В дырку эту можно было уже и палец просунуть.
Взял он коробочку в руку, крышечку с нее снял. Увидел свое ухо с запекшейся кровью по краю обреза. Ухо казалось живым, совсем не усохшим. Удивился Самсон, дотронулся пальцем до него. И словно одновременно почувствовал это касание и пальцем, и ухом. Потрогал тогда он свое левое ухо пальцем. И то же самое ощущение у него возникло.
