Посвящается Всеволоду Евгеньевичу Дмитриеву, архивисту-энтузиасту, идеалисту, ненавидевшему насилие.
Глава 1
Звон упавшей на голову отца сабли оглушил Самсона. Краем глаза он поймал мгновенный блеск сверкнувшего клинка и ступил в лужу. Левой рукой уже мертвый отец толкнул его в сторону, и из-за этого толчка следующая сабля упала не на его рыжеволосую голову, но и не мимо — отсекла правое ухо, и он увидел его, падая в придорожную канаву, успел протянуть руку, поймать и зажать в кулаке. А прямо на дорогу рухнул отец с разрубленной надвое головой. И лошадь припечатала его еще раз к земле подкованным копытом задней ноги. После чего наездник шпорнул ее и рванул вперед, где с десяток бегущих горожан сами бросились в канавы по обе стороны, понимая, что их ждет. За ним — еще пять всадников.
Но Самсон их уже не видел. Он лежал на склоне канавки, левой ладонью упершись в мокрую землю и опустив голову на подложенный под нее кулак правой руки. Рана на голове горела, горела громко и звонко, словно кто-то нарочно над ней лупил молотом по стальной рельсе. Горячая кровь лилась по скуле на шею, затекала за воротник.
Снова закапал дождь. Самсон поднял голову. Посмотрел на дорогу. Увидел откинутую подошвой к нему ногу отца. Темно-синие пуговичные английские ботинки, даже измазанные грязью, выглядели благородно. Отец их носил постоянно и бережно уже шесть лет, с 1914-го, когда, испугавшийся начала войны, торговец обувью на Крещатике сбросил цену, справедливо полагая, что война — не лучшее время для продажи модных товаров.
Он не хотел видеть мертвого отца полностью, с разрубленной головой. Именно поэтому попятился по канаве, не разжимая кулака с ухом. Выбрался на дорогу, но распрямиться не смог. Стоял худой и сгорбленный, не давая себе обернуться назад. Сделал пару шагов и споткнулся о тело. Обошел, и тут снова страшный шум обрушился на его голову и хлынул внутрь ее. И шум этот вливался раскаленным оловом в отрубленное ухо. Он прижал кулак к кровоточащей ране, словно пытаясь заткнуть ее и перекрыть врывавшийся в голову грохот, и побежал. Побежал просто прочь, хоть и туда, откуда они с отцом пришли, в сторону родной Жилянской. Сквозь грохот и шум услышал отдельные выстрелы, но это его не остановило. Самсон бежал мимо растерянных, озирающихся и никуда не идущих горожан и горожанок. И когда уже почувствовал, что дальше не может, что силы закачиваются, зацепился взглядом за большую вывеску над дверью двухэтажного особняка: «Лечение глазных болезней. Доктор Ватрухин Н. Н.».
Подбежал к дверям, потянул за ручку левой рукой. Закрыты. Стукнул.
— Откройте! — закричал.
Затарабанил по ним кулаками.
— Что вам? — донесся изнутри явно старый женский перепуганный голос.
— Мне к доктору!
— Николай Николаевич сегодня не принимает!
— Он должен! Он обязан меня принять! — взмолился Самсон.
— Кто там, Тоня? — раздался удаленный и глубокий мужской баритон.
— Да кто-то с улицы! — ответила старушка.
— Впусти!
Дверь приоткрылась. Старушка посмотрела на окровавленного Самсона сквозь щелку, потом впустила и сразу закрыла дверь на замок и два засова.
— Ой, господи! Кто это вас?
— Казаки. А где доктор?
— Пойдемте!
Гладковыбритый седоволосый доктор, посмотрев на рану, молча ее обработал, приложил к ней тампон с мазью и перебинтовал голову.
Самсон, немного успокоенный тишиной квартиры, посмотрел на него с тихой благодарностью и раскрыл перед ним правый кулак.
— А ухо можно как-то пришить? — спросил едва слышно.
— Я вам не скажу, — грустно покачал головой доктор. — Я по глазным болезням. Это вас кто так?
— Не знаю, — парень пожал плечами. — Казаки.
— Красное безвластие! — сказал Ватрухин и тяжело вздохнул.
Он отошел к столу, порылся в верхнем ящике и, вынув коробочку из-под пудры, протянул парню.
Самсон снял крышечку, внутри было пусто. Доктор оторвал клочок ваты и сунул на дно коробочки. Самсон опустил в нее ухо, закрыл и спрятал в накладной карман куртки-френча.
Поднял взгляд на доктора.
— У меня там отец остался, — он тяжело вздохнул. — На дороге. Зарубили.
Доктор горько причмокнул и мотнул головой.
— Разве можно сейчас по улицам ходить? — Он развел руками. — И что же вы собираетесь делать?
— Не знаю, надо забрать его…
— Деньги у вас есть?
— У него были, в портмоне! Мы за костюмом к портному шли.
— Пойдемте, — Ватрухин жестом указал на дверь в коридор.
Улицы в этот раз оказались безлюдными. Где-то далеко стреляли из ружей. Небо еще ниже наклонилось над сглотнувшим кровь городом, словно собиралось улечься на ночь на его крыши и кладбища.
Когда дошли до Немецкой, где Самсона и отца настигли казаки, впереди увидели две подводы и с десяток мужиков. На одну подводу уже подняли несколько убитых, но отец Самсона так и лежал на краю дороги. Только теперь он был босым — кто-то снял английские пуговичные ботинки.
Самсон наклонился к его телу, стараясь не смотреть на голову. Полез рукой под грудь, нащупал во внутреннем кармане пальто портмоне. Вытащил. Его пухлость несколько смутила и удивила. Сунул портмоне в карман куртки-френча и, поднявшись на ноги, оглянулся на подводы.
— Везти надо? — спросил мужик, державший лошадь пустой подводы под уздцы.
— Да, надо, — кивнул Самсон. И оглянулся на доктора.
— А который похоронный дом тут поближе? — спросил мужика доктор.
— Да к Гладбаху ближе всех! — ответил тот. — Деньги-то есть? Только не эти, не карбованцы!
— «Керенки» есть, — сказал доктор.
— Хорошо, — кивнул мужик. — Давайте помогу поднять, а то ж испачкаетесь!
Самсон посмотрел на свои грязные штаны и грязную куртку и одновременно с мужиком наклонился к телу отца.
Вторник 11 марта 1919 года стал днем, перечеркнувшим его прошлую жизнь.
Глава 2
— Пальто я бы вам советовал забрать, — сказал по-русски с польским акцентом приказчик похоронного дома. — В пальто не хоронят! Там оно не согреет. А вот на ноги надо бы!
Тело отца лежало в грубо сколоченном гробу. Голова, покрытая квадратом китайского лилового шелка, казалась целой. Работник похоронного дома перебинтовал ее, чтобы стянуть расколотые половинки черепа.
