– Мои родители познакомились на карнавале.
Я не хотела этого говорить, просто вырвалось.
Гас посмотрел на меня с непроницаемым выражением лица и неопределенно протянул:
– Да…
Я молча кивнула, твердо намереваясь оставить эту тему, но в последние несколько дней во мне что-то изменилось, и слова полились сами собой:
– Это было на первом курсе, в Университете штата Огайо.
– О, только не Университет штата Огайо, – поддразнил меня Гас.
У выходцев из штатов Мичиган и Огайо было серьезное соперничество, о котором я часто забывала из-за своего полного невежества в спорте. Папины братья с любовью называли его великим перебежчиком, и он дразнил меня тем же прозвищем, когда я выбрала Университет штата Мичиган.
– Да, тот самый, – подыграла я ему.
На несколько секунд мы погрузились в молчание.
– И так, университет, – подсказал Гас, – расскажи мне об этом.
– Нет, – ответила я, одарив его подозрительной улыбкой. – Ты же не хочешь этого слышать.
– По нашей договоренности я обязан узнать об этом, – сказал он. – Как же иначе я узнаю о рождении любви?
Боль пронзила мою грудь.
– Может, и расскажу, но не о своих родителях. Он изменял ей. Часто и много. Пока у нее был рак и она лечилась.
– Черт, – ругнулся Гас. – Это дерьмово.
– Сказал человек, который не верит в долгие отношения и потому не ходит на свидания.
Он провел рукой по своим и без того растрепанным волосам, оставляя их растрепанными. Его взгляд метнулся ко мне, потом снова на дорогу.
– Верность никогда не была моей проблемой, – наконец сказал Гас.
– Верность в течение двух недель не впечатляет, – заметила я.
– Да будет тебе известно, что я встречался с Тессой Армстронг в течение целого месяца, – ответил он.
– Только с ней? Кажется, я помню отвратительную ночь в кампусе, которая предполагает обратное.
На лице Гаса отразилось удивление:
– Я порвал с ней, когда это случилось.
– Я видела тебя с ней в то утро, – сказала я.
Наверное, мне должно было быть неловко, когда я признавалась, что все это помню, но Гас, похоже, этого не замечал. Он просто казался немного оскорбленным этой репликой.
Он снова взъерошил волосы и раздраженно произнес:
– Я порвал с ней на той самой вечеринке.
– Ее не было на той вечеринке, – сказала я.
– Конечно, не было. Но поскольку на дворе не семнадцатый век, у меня был мобильный.
– Ты позвонил с вечеринки и сказал своей девушке, что бросаешь ее?! – воскликнула я. – Зачем ты это сделал?
Он посмотрел в мою сторону, прищурившись:
– А как ты думаешь, Январия?
Я была благодарна, что в салоне машины не горел свет. Мое лицо внезапно вспыхнуло, а в животе было такое ощущение, будто по нему стекает расплавленная лава. Может быть, я неправильно поняла? Может, мне переспросить? Но разве это имеет такое уж большое значение? Это было почти десять лет назад. Даже если бы в ту ночь все пошло по-другому, в конечном счете это ничего бы уже не изменило. И все же я горела.
– Вот дерьмо, – выругалась я. Больше ничего мне на ум не приходило.
Он рассмеялся.
– Во всяком случае, вспомни своих родителей. Не может быть, чтобы все было так уж плохо.
Я прочистила горло, что прозвучало более чем неестественно. С таким же успехом я могла бы просто закричать о том, что не хочу говорить о своих родителях пока думаю слишком уж горячие мысли о нем.
– Это не так, – сказала я, успокоившись и сосредоточившись на дороге. – Я так не думаю.
– А в ту ночь, когда они встретились? – настаивал он.
И снова слова хлынули из меня потоком, как будто я должна была выговориться за весь год. А может быть, это было просто приятное отвлечение от другого разговора, который у нас был до этого.
– Они пришли на ярмарку, организованную церковью, – сказала я. – Но не вместе. Это как прийти на одну вечеринку, но порознь. А потом они стояли рядом в очереди к этой штуке… с Эсмеральдой. Ну, знаешь, механический экстрасенс-в-коробке.
– О, я хорошо с ней знаком, – сказал Гас. – Механическая Эсмеральда была моей первой влюбленностью.
Не было никаких причин для того, чтобы мне ощутить новый фейерверк жара на своих щеках, но все же я почувствовала это.
– Так или иначе, – продолжала я, – моя мама была пятым колесом на каком-то откровенно двойном свидании, пытающимся замаскироваться под случайную тусовку. Поэтому, когда остальные ушли, чтобы пройти через Туннель любви, она пошла, чтобы узнать свою судьбу. А мой будущий отец сказал, что пойдет знакомиться с красивой рыжеволосой девушкой в синем платье в горошек.
– Бетти Крокер?
[35] – попытался предположить Гас.
– Она брюнетка. Проверь свои глаза, – сказала я.
Губы Гаса изогнулись в улыбке.
– Извини, что перебиваю. Продолжай. Итак, твой папа только что заметил твою маму.
Я молча кивнула:
– Во всяком случае, он все время стоял в очереди, пытаясь придумать, как завязать с ней разговор, а когда она заплатила за свое предсказание, то начала ругаться, как моряк.
Гас рассмеялся:
– Мне нравится видеть, откуда ты черпаешь свои замечательные качества.
Я отмахнулась от него и продолжила дальше:
– Ее предсказание застряло на полпути из автомата. Поэтому мой будущий папа сделал шаг вперед и спас положение. Ему удалось вырвать верхнюю половину билета, но остальная часть записки все еще застряла в автомате, так что мама не смогла понять смысла слов. И тогда он сказал, что ей лучше остаться и посмотреть, не выплывет ли ее предсказание вместе с его запиской.
– Ох уж эта старая фишка, – ухмыльнулся Гас.
– Всегда срабатывает, – согласилась я. – Как бы то ни было, он положил свои пять центов, и вышли оба билета.
В записке моей будущей мамы было: «Ты встретишь красивого незнакомца», а в его записке было: «Твоя история вот-вот начнется». Эти записки долгое время висели в рамке в гостиной. По крайней мере, когда я была у них в гостях на Рождество, они еще были там.
Глубокая боль прошла сквозь меня, словно меня резали длинным ножом для сыра, и этот нож все еще был там. Я думала, что в свете последних открытий не скучать по отцу будет легко и просто, а это оказалось самым трудным делом в моей жизни. Но самое худшее и самое непростое это было злиться на того, с кем уже не сможешь поговорить. На того, кого ты любишь настолько сильно, что отчаянно хочешь пробиться сквозь время и найти способ вернуть нормальную жизнь. Теперь я никогда не получу от папы настоящего объяснения, а мама никогда не получит извинений. Мы никогда не сможем смотреть на вещи «с его точки зрения». Он исчез, и все, за что мы собирались держаться, было уничтожено.
