Приземлившись в Хитроу и выключив режим полета, Кира тут же обнаружила несколько пропущенных звонков от Филиппа. В висках сразу же застучало от волнения. Новый звонок последовал через секунду. Филипп без приветствия проорал:
– Кира, мы принадлежим Оскару! Как это? Как это возможно?! А наш шеф – это так, менеджер среднего пошиба.
– Ага, хорошо. Понятно.
– Не можешь говорить?
– Да.
– Ясно. Ну, смотри файл. Я в шоке! Пока.
– Пока.
Кира вдогонку отправила: «Никому не говори!!!»
– Кто это был? – спросил Давид. Обычно он никогда не спрашивал, и это напугало Киру.
– Филипп. Хотел отпроситься.
– Ты разрешила?
– Пока не решила.
– Ммм…
За день до возвращения Кира начала разыгрывать насморк и больное горло. А по прилете вообще «затемпературила». Мужчину в такой ситуации легко обвести вокруг пальца – достаточно свернуться клубочком под пледом у него на коленях и напустить на себя страдальческий вид.
– Нет-нет, дорогой, зачем доктор. Все в порядке. Пару дней – и я на ногах. Чертовы кондиционеры!
– Хорошо. Постараюсь пораньше освободиться. А ты лежи. Пусть Эмма будет здесь и ухаживает за тобой.
– О'кей. Не торопись. Делай свои дела и не беспокойся.
Как только дверь за Давидом захлопнулась, горничная Эмма была отправлена домой, а Кира уже с нетерпением ждала, когда загрузится компьютер.
Филипп явно торопился, сбрасывая в вордовский файл все подряд без разбора: пятнадцать страниц мелким шрифтом без пробелов и отступлений, вперемешку со ссылками и цифрами. Родился, школа… с отличием окончил университет. И потом красным шрифтом: «учился вместе с Давидом Гринбергом».
Кира сидела перед компьютером не шевелясь и чувствовала, как у нее и в самом деле поднимается температура.
Больше Давид нигде не упоминался. Далее шел длинный список полностью и частично контролируемых Оскаром компаний. На девятом месте красным жирным шрифтом значился какой-то фонд инноваций, благотворительная деятельность которого, как уже Кира догадалась, позволяла уводить из-под налогов миллионы фунтов. Она сравнила банковские счета, которые сфотографировала с планшета, с теми, что прислал Филипп. Все сходилось. Оскар переводил из нефтяного траста огромные суммы, а фонд их «осваивал».
Кира медленно кивала головой, словно поддакивая компьютеру. Из глубины души поднималось бессильное, холодное отчаяние, переходящее в злорадство. «Ведь ты сама этого хотела!» – Кира опять кивнула самой себе. Злорадство сменилось смирением, смирение – яростью. Неконтролируемые чувства бушевали в ней с такой силой, что она не решалась встать из-за стола. Физическое тело было просто не в состоянии взять контроль над эмоциональной стихией, пока Кира не перевела взгляд на часы. Был уже шестой час, Давид должен был скоро вернуться. Кира вскочила и заметалась по комнате, пытаясь пробиться к разуму сквозь смерч гадких чувств, который закручивался в тугой вихрь где-то в районе груди. Единственной осознанной мыслью было то, что она не должна видеть Давида и ей нужно уйти прямо сейчас. Но куда? Требовалось придумать оправдание. Но какое? Внезапно выздороветь? У нее здесь нет ни друзей, ни семьи, только пустая квартира…
Казалось, стрелки часов назло прибавили ход – было уже почти шесть вечера. Пока Кира продолжала размышлять, ноги инстинктивно несли в гардеробную, где стоял ее маленький чемодан, еще даже не разобранный с прошлой поездки. Кое-как побросав туда вещи, Кира вызвала такси и забронировала билет до Москвы. Прямого рейса на ближайшее время не было. «Через Ригу так через Ригу»… На клочке бумаги она начиркала: «Потом все объясню. Не ищи меня, со мной все в порядке».
«Несуразно как-то, – подумала она. – Надо переписать». Но не стала. «И я еще переживаю, чтобы ему не было слишком больно. Урод!» – Кира выругалась со всей экспрессией, на какую была способна, взглянула еще раз на черно-белое фото нефтяных вышек, смысл которого лишь теперь стал ей понятен, и с силой захлопнула за собой дверь.
Выйдя из такси в аэропорту, Кира выдохнула, будто только что была на миллиметр от смертельной опасности, но чудом уцелела. Она предполагала, что Давид, скорее всего, ослушается и начнет писать и звонить, но пока телефон молчал. Пройдя паспортный контроль, она набрала Филиппа.
– Привет! – послышался глухой голос в трубке. Кира сразу поняла, что Фил так же, как и она, вовсе не счастлив от того, что ему пришлось узнать.
– Прости, что втянула тебя в это. Но я даже предположить не могла, что дело обстоит именно так.
– Да уж… Веришь, я всю ночь не спал из-за этого. Хотя, казалось бы, какое мне дело. Ты сама как?
– Не знаю… Паршиво, если честно.
– Понимаю.
– Послушай, Фил, я пропаду на несколько дней. Надо собраться с мыслями. Знаю, ты меня не подведешь: не говори никому ничего. Если будут спрашивать обо мне, ты тоже ничего не знаешь. Вроде как я на больничном, но ты не уверен… Придумаешь, в общем, что-нибудь.
– О'кей.
– Хорошо.
Оба замолчали.
– На самом деле ничего ужасного ведь не случилось… – Филипп попытался утешить Киру, но тут же осекся.
– Ладно, давай, Фил. На связи…
– Пока.
Кира отключила телефон.
У мамы было хорошо и уютно. Пахло родным: свежим бельем, маминым кремом для лица и жареной картошкой. Кира сидела с телефоном в руках и думала: «Вот что контролирует мою жизнь, заставляет жить на нереальной скорости. Раньше, чтобы принять решение, люди размышляли целыми днями, им приходилось ждать письма или весточки с другого конца света неделями. Может, поэтому необдуманных решений было меньше, а взвешенных больше. Сейчас же два часа не на связи – и тебя чуть ли не объявляют пропавшим без вести. Не ответил сразу – тормоз. Если долго размышляешь над чем-то, значит, не шагаешь в ногу со временем…»
Тем не менее, решение Кира приняла и была уверена в том, что оно единственно верное. Результат этого решения светился перед ней на экране компьютера.
По пути в Москву она вспоминала слова Натальи Алексеевны и противоположные им слова Оксаны. Вспомнила вдохновенную речь Марка. В конце концов в этом гомоне голосов стал пробиваться один – тот, который превращал обычную пиарщицу в амазонку, в Жанну д’Арк, в мать Терезу – всех вместе взятых. Этот был ее собственный голос – голос обиженной воительницы, жаждущей справедливости и мести. Все ее нежные чувства побледнели, ссохлись, пошли трещинами. В тот момент ей захотелось доказать всему миру, что она способна на смелый, отчаянно смелый поступок. «Борьба, – говорила она себе, – это все же не сажать в одиночку деревья в пустыне. Борьба должна быть шумной, громогласной, чтобы от нее расходились волны гнева, чтобы люди ее слышали».
