Женя тоже была в прекрасном расположении духа. Мало того, последние две недели она была возбуждена, как экстремал бейсджампер перед прыжком. Адреналин заставлял ее идти стремительно, так что Кира постоянно одергивала подругу, вынуждал бурно жестикулировать и говорить быстрее обычного. Женя влюбилась. Она уже успела признаться, что это тот самый разработчик авиаэлектродвигателей, о котором она давно рассказывала.
– Ты же говорила, что он тебе не нравится.
– Он мне не нравился. То есть мне было с ним очень приятно общаться. У него такой интересный взгляд на разные вещи. Но я как-то не представляла нас вместе. И тут он пригласил меня на урок танго. Просто покуражиться, ничего больше…
– А-а-а, понятно. Он прижал тебя поближе…
– Да! – захохотала Женя. – Это тоже было. Но меня покорило то, как он вел в танце. Мне было так сложно, просто невероятно трудно позволить кому-то направлять себя. Я, оказывается, и в жизни этого не умею, не то что в танце… А он так уверенно мною кружил…
– Все, пропала девчонка!
– Ага! – Женя приобняла Киру за плечи.
Прохожие оглядывались на них. Две красивые девушки, одна блондинка, другая брюнетка, такие разные и одновременно такие статные, аристократичные, – это было чересчур для обычного понедельничного вечера.
– Люблю это место, – сказала Женя.
Кира любила ее слушать еще и из-за редкого тембра голоса. Бархатного, обволакивающего, с едва различимой хрипотцой.
– Я тоже. Но, когда Нескучный был заброшен, мне нравилось даже больше. Сейчас он вписан в атмосферу мегаполиса и является частью городского ландшафта. А когда я училась в универе и бегала тут по утрам, было полное ощущение загородной жизни. Слишком культурно сейчас.
– Не замечала за тобой раньше любви к неокультуренным пространствам.
– Да-а, – коротко отмахнулась Кира. – Я просто превращаюсь в зануду. В прошлом году все восхищались «дизайнерскими», – Кира царапнула воздух двумя пальцами, изображая кавычки, – клумбами. А по мне – это кощунство: выставить пианино на улицу, снять с него крышку и насадить туда цветов. Дерево под дождем рассохлось, клавиши слиплись… Какие-то трупы инструментов, выставленные на всеобщее обозрение. Как будто не в парк на прогулку идешь, а в анатомический театр.
Женя искоса глянула на Киру театрально округлившимися глазами. Кира быстро сменила тему:
– Вы с Марком не ходите на набережную танцевать по вечерам?
– По вечерам мы очень заняты. – Это было произнесено максимально двусмысленно.
– Теперь моя очередь коситься. Я тебя не узнаю! – оживилась Кира. – А ну-ка, полезай на пьедестал непорочности, который я для тебя воздвигла!
– Не могу. Я добровольно слетела оттуда, и назад уже никак.
– Ну и слава богу! Наконец-то я вижу перед собой живого человека, а не недоступный музейный эталон, – и добавила: – По вечерам пока звонить тебе не буду. Чтобы не отвлекать.
Подруги хихикнули и уселись в тени на скамейку возле круглой клумбы в Нескучном саду.
– Не очень мы вписываемся в эту пастораль.
И действительно, вокруг них бегала дюжина детей разных возрастов, а почти все взрослые – и мужчины, и женщины – были с колясками.
Контраст между тенистой частью парка и солнечными бликами, пробивающимися сквозь кроны деревьев, был настолько разительным, что дети использовали светлые пятна в качестве «домиков», а тенистые места как пристанище недобрых сил.
– Мы на стороне зла! – шутливо сказала Кира и спросила: – Ты бы хотела сидеть здесь с коляской, вместо того чтобы трещать о мужиках со мной?
– Знаешь, может быть, уже и хотела бы. Но не вместо, конечно. Я бы хотела сидеть с тобой и с двумя колясками.
– Ага. И все равно трещать о мужиках.
– О памперсах.
– Фу!
– Ну а если серьезно, то Марк хочет, чтобы я уехала с ним в Женеву.
– И бросила работу?
– Получается, так. Я, естественно, много чего о тебе рассказывала. Он очень скептически настроен по отношению к Давиду.
– Да, ты уже говорила. Он это как-то еще обосновал?
– Он говорит, что Давид, цитирую, «двуличная тварь» и что он отмывает деньги в промышленных масштабах.
– Доказательства?
– Кирюш, больше я не спрашивала. Хочешь, поговори с ним сама. Он за мной скоро заедет.
– Боюсь. – Кира натянуто улыбнулась, хотя где-то под диафрагмой начинало вскипать возмущение. Первым порывом было отказаться и сделать вид, что это для нее неважно.
– Да ну, брось! Ты хотя бы не боишься, если мы подвезем тебя?
Подруги двинулись к Ленинскому мимо аллеи, в центре которой была высажена клумба белых гортензий. Настолько пышных, что прохожие то и дело подходили проверить, не искусственные ли это цветы. Стебли клонились к земле под их тяжестью и сбивались вместе, формируя белые воздушные облака. Совсем как на закрытии форума. Кира еще не успела рассказать о том, как оно проходило, и, зацепившись за это сравнение, нарисовала перед внутренним взором Жени фантастическую картину, дополнив ее видеокадрами, которые сама снимала.
Из переулка посигналили. Уткнувшись в телефон, Женя не заметила машину Марка.
– Добрый день! – заговорила первой Кира, усаживаясь на заднее сидение. Ей всегда казалось, что тот, кто первым проявляет инициативу, оказывается в более выигрышной ситуации. Это, пожалуй, единственное, что она запомнила из урока игры в шахматы, который преподал однажды ей отец.
– Добрый день! – Марк обернулся к ней с дружелюбной, но сдержанной улыбкой.
– Добрый день! – поздоровалась Женя и, дотянувшись до губ Марка, быстро чмокнула его. – Я думаю, представлять вас друг другу уже не надо. Но на всякий случай: Марк, Кира.
– Очень приятно! – выпалили они одномоментно.
Машина тронулась. Кира разглядывала отражение Марка в зеркале заднего вида, пока Женя бархатно щебетала об их прогулке. Марк был сосредоточен то ли на рассказе, то ли на дороге, впрочем, как и любой человек за рулем. Но было еще что-то в этой сосредоточенности – какая-то располагающая к себе цельность. Вполне можно было представить эти сдвинутые брови и взгляд, обращенный в одну точку, за любым другим занятием: Марк с той же сосредоточенностью готовил пасту, собирал двигатели, занимался любовью, спал, принимал душ… Он был неулыбчив, но располагал к себе. Стальной стержень в нем невозможно было сломить, и, казалось, он сиял своим тусклым металлическим блеском, добавляя образу Марка драматичности. У него была внешность героя: четко выраженная, мужественная квадратная челюсть, высокий лоб, греческий нос… Родись он веков пять назад, наверняка погиб бы в рыцарском турнире или его точно сожрали бы папуасы, потому что он стал бы их первооткрывателем. Но современные герои лишены возможности проявлять свою натуру и погибать «за дело», поэтому уныло собирают и разбирают двигатели.
