Вероятно, поэтому сорняк сомнения так глубоко пустил в ней корни – Кира не успела вырвать его в самом начале, и он незаметно разрастался до тех пор, пока ему не стало тесно и он начал причинять ей какую-то беспокойную тупую боль. Сначала она не могла понять ее природу, списывала свою раздражительность на усталость, сидячий образ жизни, на шефа, который не оставлял ей выбора.
Постепенно Кира даже свыклась с этой колючкой внутри, мешавшей ей радоваться своим успехам. Жак не то чтобы избегал ее, просто предпочитал больше не вступать в длинные доверительные беседы. Но, когда он проходил мимо, вежливо и отстраненно поздоровавшись, колючка больно вонзалась как будто во все ее тело сразу. Кира вспоминала последний разговор с Мерме и отчаянно искала новый смысл в происходящем. Каждый раз поиски не увенчивались успехом, и она впадала в мрачное отчаяние. Весь этот форум, суета, пресс-релизы и согласование текстов казались ей никчемной, бессмысленной возней. Она начинала ненавидеть Мерме за те несколько слов, которые отняли у нее главное – уверенность в том, что она делает большое, значимое, историческое. Кира опять вспоминала африканского трудягу, посадившего лес, и ей становилось тошно от того, что она никогда не сможет избавиться от жажды комфорта. О какой лопате и Африке могла идти речь, если она не могла совладать с собой у витрины «Selfridges» и влетала в манящие двери универмага в поисках «тех самых туфель»?!
За несколько дней до форума Кире все же удалось прийти домой до наступления темноты. Мама с Максом словно сговорились – обрушили на нее всю энергию своего негодования с разницей в полчаса. Поэтому «скайп» в этот вечер обязан был быть включен «безотлагательно», как потребовала мама.
Только когда Кира увидела ее усталое лицо, она поняла, как же соскучилась и как ей, оказывается, нужно выговориться. Московские подружки и так уже все знали: про Давида, про остывающие угли чувств с Максом, про лондонский быт; смеялись над ее новым акцентом и тем, что она забывала русские слова. Иногда с мамой она была даже менее откровенна, чем с подругами, но никогда не испытывала облегчения после разговоров с ними. Мама же была немым психоаналитиком – достаточно было лишь ее присутствия, чтобы Кира почувствовала себя понятой, а вернее, принятой. Этот эффект сохранялся даже тогда, когда на словах они спорили, или же Оксана начинала злиться. Но в ее глазах, несмотря на резкие слова, неизменно светилось «принятие», действовавшее на Киру как отмычка к самым потаенным уголкам ее души. Именно отмычка, ибо добровольно отдавать ключи она никому не хотела.
Вот и сейчас, услышав «здравствуй, мое солнышко», Кира просто расплакалась. Оксана не спрашивала, в чем дело, а терпеливо ждала, когда дочь выплеснет все накопившееся – радость или горе.
– Извини, мама! Надо нам все же чаще разговаривать, чтобы такое больше не повторялось. – Кира пыталась улыбнуться сквозь слезы.
– Ну что ты. Для чего же еще нужна мама. Что случилось?
– Да в том-то и дело, что ничего не случилось и, похоже, ничего не случится.
Кира рассказала маме про разговор с Мерме.
– Кутя, но ведь это всего лишь его частное мнение. Он может быть разочарованным только потому, что стар. Возраст редко приносит ощущение, что ты все сделал правильно. Всегда кажется, что можно было поступить лучше, выложиться больше, не упустить какую-то возможность. Но это не так. Человек обычно выкладывается по максимуму, но у каждого он свой. Кто-то может построить космический корабль, а кто-то трусы сшить – и обоим будет казаться, что усилий затрачено одинаковое количество. Мир несправедлив, и мы рождаемся с разными потенциалами. Так что, если у него что-то не получилось, может получиться у тебя.
– Ты права.
– Вот видишь… – Оксана уже собиралась перейти к другой теме.
– Но и он прав. Я даже объяснить этого не могу. Интуиция, чутье – называй, как хочешь. Но я вижу во всем этом некую неполноценность… Не знаю, мама, не знаю… – В момент психологического напряжения Кире опять стало не хватать слов. Она смотрела на экран. Но не на мать, а на саму себя. На размазанную по лицу косметику, опухшее лицо. В комнате был полумрак, только настольная лампа резко высвечивала Кирины черты, первые морщинки, мешки под глазами и сумрак одиночества позади.
– Я похожа на престарелого мишку-панду… – будто в никуда произнесла она.
– Похожа. Но их все любят, – отшутилась Оксана. – Доченька, перестань себе…
Кира опять перебила. Сегодня она явно не была настроена слушать.
– Их все любят, и поэтому их осталось по пальцам пересчитать. Так, что ли? А скоро вообще не останется.
– Ну, давай еще поревем о несчастной судьбе панд. Кира! Работа тебе нравится? Лондон нравится? Зарплата? Перспективы?.. Поменьше слушай, что тебе говорят!
– Да, вроде все нравится. Работы много, это реально хорошая школа и, кажется, то, что я хотела. – Ладно, мам, нечего паниковать раньше времени, ты права. Надо провести форум, а потом делать выводы.
Кире моментально стало легче.
– Знаешь, как я себя сейчас чувствую? Как чистый унитаз! – Мама скривила презрительную гримасу, а Кира засмеялась: – Фу, мне самой не понравилась аналогия, но она очень точная. А ты просто нажала кнопку, и сейчас все дерьмо из меня слилось в трубу. Просто накопилось. Спасибо. Люблю тебя!
Они еще долго болтали обо всем – о еде, мужчинах, погоде; посплетничали и, по их старой традиции, на счет раз-два-три одновременно нажали кнопки отключения «скайпа».
Умиротворение легко и незаметно опустилось и заволокло Киру и, кажется, все пространство вокруг.
Теперь нужно было позвонить Максу. Не потому что хотелось, а потому что обещала. Но прежде чем наврать ему, Кира пошла в ванную слегка привести себя в порядок, потом прилегла на диван – немного подумать и окончательно переключиться, да так и заснула.
Утром спокойствие рассеялось, на его место снова вернулась нервозность. Это Кира поняла по напряжению в мышцах. Ее как будто всю сковало – за ночь она не расслабилась, а наоборот, спала, будто готовясь к атаке: плечи и шея скованы, все мышцы лица – лоб, скулы, даже нос и глаза – застыли каменной маской. «После форума поеду отдохнуть», – решила Кира.
Подумала она и о Максе, которому не позвонила накануне. Потянулась было к телефону, чтобы набрать, объяснить, но в последний момент отложила. Заметил ли он, что она не выполнила обещания? Ждал ли звонка? Кира с сожалением и некоторой долей облегчения сама ответила себе: не заметил, не ждал. Хотя его отношение к таким вещам разительно отличалось. И вдруг Кира впервые за несколько лет поняла разницу между ними. До этого она лишь интуитивно чувствовала ее, но облачала в совсем другие, неподходящие слова, которые только уводили от сути. А сейчас поняла четко. Вся разница – в отношении к слову «должен». Для Макса «должен» – это основа жизни, смысл существования, алгоритм всех действий. Он никогда не пытался объяснить себе, зачем что-то делать или не делать. Он должен открывать дверь перед женщиной, пропуская ее вперед. Не потому, что хочет показаться галантным. А потому, что кто-то сказал, что он должен. Он должен много работать, так как любой мужчина это должен. Он не страдал без отпуска, не парился от того, что видит любимую два раза в неделю. Не изнывал без спорта, отдыха, культурной пищи, но и не пахал ради карьеры. Работал, потому что должен. Еще, как он думал, мужчина должен хотеть ребенка, свой дом и приличную машину – неплохие, в общем-то, классические ценности. Даже редкие ныне. Но проблема в том, что он «должен был хотеть», а не хотел по-настоящему. Поэтому ему было так трудно отступить от любого плана. Импровизация, сюрпризы вызывали у него приступы растерянности, а потом злости, ведь они выходили за рамки, где было непонятно, что он должен делать, а что нет.
