Кабинет любого главного редактора обычно похож на склад макулатуры. Но этот был особенно живописен. Помимо кип журналов, пристроенных в каждом углу, здесь сформировался своеобразный склад картин и больших фотографий в рамах – подарков от героев публикаций. Находившиеся на полу уже некуда было вешать. Книги не просто стояли на стеллажах, а были впиханы туда разными углами. Полки стеллажей даже слегка прогнулись под их тяжестью. На узком подоконнике выстроились штук восемь горшечных растений, по которым было видно, что они приспособились выживать в экстремальных условиях. Последним штрихом были снимки Оксаны с известными людьми, дружно сгруппировавшиеся на журнальном столике в своего рода фотовойско. Все вместе, однако, гармонировало и друг с другом, и с хозяйкой. Инородным предметом смотрелся лишь обычный платяной шкаф, стыдливо прижавшийся к стене. Там Оксана хранила сменную обувь и одежду: туфли на каблуках, которые уже не могла носить, но терпела на мероприятиях, несколько платьев и меховые жилетки, которые особо жаловала. На нижней полке притаились бутылки вина, виски, шампанского и другого алкоголя – тоже подарки от героев и спонсоров. Некоторые уже изрядно запылились.
Еще за монитором скотчем были приклеены различные привлекатели богатства: эзотерические рисунки, огромная игрушечная купюра в миллион долларов и портрет какой-то прорицательницы. Последняя особенно раздражала Киру, но мама про это не знала. Кира была с ней очень деликатна.
Возня Оксаны с рабочими документами затянулась, и Кира от скуки взяла верхний журнал из ближайшей к ней стопки. Им оказался мужской «JK». Кира задумалась, существуют ли на самом деле 50 тысяч (таков был озвученный тираж) мужчин, которые ежемесячно покупают эту ересь, с удовольствием читают о новых кремах для бритья и внимательно всматриваются в андрогинные фотосеты. Утвердительно ответив на свой же вопрос, ибо общалась она в основном именно с такими мужчинами, она вновь вспомнила Макса, которому так и не решилась сегодня позвонить. Он не такой. Он был москвичом, но его не заботили тренды и фэшн. Ему было пофиг, чем бриться, и он с удовольствием лопал хлеб с толстенным слоем майонеза. И не делал селфи. Почему этот врожденный, чисто мужской пофигизм стал столь ценным? Кира не хотела расставаться с Максом хотя бы даже поэтому.
– Ты готова? – донеслось откуда-то издалека. На самом деле мама склонилась над ней, едва не касаясь носом ее макушки.
– Конечно. Тебя ведь жду.
– Ты говоришь совсем как твой отец. После этой фразы он собирается еще минут двадцать.
– Максим делает точно так же. Причем он знает, что меня это жутко раздражает. Теперь он произносит это как бы в шутку, но суть от этого не меняется. Я стою в коридоре уже в куртке, пока он ищет по всему дому свои носки. Еще он иногда после этого идет в душ!!!
– И что ты с ним решила делать?
– Уфф… Сначала, мам, нужно глобально решить. Еду или нет. Меня больше смущают журнал и ты, нежели он. Первое время я могу приезжать примерно каждые две недели. А дальше?
– Да уж…
Они неспешно шли по переулкам, было слякотно и серо. Желтый свет вечерних фонарей никак не мог ни разбавить, ни согреть эту серость. Через полчаса им надоела упорная борьба с кашей на дорогах, и они поймали такси.
– Мне будет трудно без тебя. Даже не знаю, как мы будем справляться, – призналась Оксана, глядя в пространство перед собой. Потом повернулась к Кире. Она не была расстроена. Наоборот, глаза ее светились мягким светом понимания.
– Правильно, кого же ты будешь теперь безнаказанно эксплуатировать, – засмеялась Кира.
– Правильно, и где же теперь тебе так безнаказанно удастся филонить. Дрыхнуть до полудня Гринберг точно не даст.
– Я готова к испытаниям.
– Значит, все уже решила. Серьезно, я тебя отпущу, только если сможешь совмещать. От тебя три-четыре материала в месяц, план номера да окончательная редактура – и гуляй, Вася, на все четыре стороны.
– Договорились! – согласилась Кира и обняла маму за плечи.
Они застряли в глухой пробке в начале Ленинского, вновь вышли из такси и отправились пешком до дома Оксаны. Кира очень любила ночевать в доме своего детства. У нее по-прежнему была своя комната и все та же кровать, на которой она спала пятнадцать лет назад. Мама готовила такие же макароны с сыром на скорую руку и резала огурцы ровно такими же колечками. «Только бы это все не менялось», – думала Кира, хрустя ломтиком огурца.
– Слушай, я вспомнила вдруг римских таксистов. Они бы не выжили в Москве, даже несмотря на свою легендарную беспринципность. И вообще, так в Италию хочется…
– Комо или Капри?
– И Комо, и Капри.
Через три дня Кира уже сидела в самолете рейсом до Милана. Правда, сидела одна, Оксана не смогла вырваться из своего бумажного кабинета.
В Лондоне Кире требовалось быть через две недели. С Максимом она так и не поговорила, хотя слова рвались наружу при каждом его пойманном взгляде. Слова копились, как разряды в грозовом облаке, и вот-вот готовы были обрушиться на человека, который мог усвоить только десятую их часть. Как-то Максим набрался смелости и сказал Кире после ее очередной долгой и очень умной речи об их отношениях, что единственная мысль, которая его посещает во время подобного монолога, – это «быстрей бы он закончился». Он даже не понял, насколько «зря» была его смелость. Наверное, любые оскорбления мира стали бы для Киры менее обидными, чем это признание. Оно отобрало у Киры значимость и наградило чувством тотальной бесполезности ее интеллекта. Теперь каждый раз, когда они разговаривали даже на вполне безобидные бытовые темы, она мучилась вопросом, слушает ли он, или только делает вид. Одно время Кира даже стала пытливо заглядывать ему в глаза и переспрашивать, но выглядело это по-идиотски, словно учительница требовала пересказ у провинившегося школьника. Их диалоги становились все короче и уже почти сошли на нет.
Облака над Миланом были неестественно красивыми, как и сама Италия, даже чересчур открыточными, неправдоподобными. В аэропорту ее уже ждал такой же итальянец с киношным именем Леонардо. Они познакомились два года назад в последний день пребывания Киры на Майорке. Познакомились банально, на пляже, и по всем жанрам курортного романа он пригласил ее на ужин и прогулку под луной. Уже тогда Кирино девчачье романтическое восприятие мужчин начало угасать, однако, она честно была готова отработать свою роль: надеть красивое легкое платье, выпить пару бокалов вина, честно пройтись по пляжу и далее заняться тем, для чего нужно было терпеть все предыдущее. Затем навсегда расстаться и иногда улыбаться, вспоминая киношное имя.
Накануне этого знакомства она с подругами до утра веселилась в баре при отеле, поэтому решила прилечь отдохнуть перед первым свиданием с Леонардо. Все же ей хотелось соответствовать темпераменту жгучего итальянца. Он должен был зайти за ней в восемь. В 7:30 она все еще лежала в постели. Не спала и думала: зачем мужчины и женщины всего мира так тщательно скрывают то, что все равно остается очевидным? Зачем мужчины приглашают женщин на ужин без всякого желания есть? А женщины полдня выбирают платье, хотя прекрасно знают, что оно слетит с них через два часа за несколько секунд? Или хуже того, сами изнемогая от желания, не дают мужчинам прикоснуться к себе неделями, потому что «не такие»? «Не такие» – значит несексуальные, не испытывающие влечения, неэмоциональные? Аргумент, как правило, один – мы не животные, чтобы отдаваться на откуп инстинктам. «Ну, во-первых, – думала Кира, – мы больше животные, чем многие думают. Во-вторых, именно в животном мире предусмотрены все эти ухаживания: павлины распускают хвосты, олени сражаются до изнеможения с соперниками, а глухари поют свои гортанные песни – главное, чтобы самкам нравилось. А мы на то и homo sapiens, чтобы в открытую, без намеков и предварительных нудных ухаживаний можно было сказать ‟я тебя хочу»».
