— Может быть, у них есть негласная договорённость, давать главные роли только Милке?
— Девчонки, я, правда, немного стыжусь с этим пузаном по улицам ходить. Он ведь такой весь обрюзгший, изо рта болезнью пахнет, но зато с деньгами, — продолжала рассуждать сама с собой Лера, — ладно уж, всё лучше, чем ничего. А что делать, если красавчики на меня внимания не обращают? А пузанчик мне в любви на каждом шагу объясняется, ну и я ему соответственно тоже, жалко, что ли. Пусть порадуется, человек ведь все-таки, не скотина. А «Мерина» жалко. Ой как жалко, девочки!
— Да хватит тебе со своим «Мерином». Чего пристала-то? Мы ведь о святом, об искусстве, а ты заладила: всё пузан да «Мерин», — не выдержав, с укоризной и раздражением бросил кто-то из девушек.
— А я о чём? Так ведь и я о святом! — не поняла Лера. — А ты бы лучше свои наливные прыщи повыдавила, чем на меня огрызаться.
— Слушайте, девчонки, не ссорьтесь вы, сюжет ведь ничего особенного. Подумаешь, бедная селянка, обманутая переодетым графом. Сумасшествие, смерть, ну, что ещё, загробное прощение. Ничего нового, всё банально. Любая из нас станцевала бы лучше неё. Мы здесь все, можно сказать, поглощены искусством, а главных партий никому не дают, — шумели голоса.
— Боюсь, ваша страсть к искусству несколько преувеличена, девушки, — Ася услышала очень низкий и очень спокойный голос Платона Кантора, — а воображение ваше, увы, не знает границ.
— В чём, в чём, а уж в искусстве мы разбираемся, Тоник, — ответил кто-то из пока не состоявшихся балетных прим.
— Дамы, я завидую вашей уверенности, но ваши жалкие рассуждения на эту тему лично у меня вызывают улыбку, в сочетании с лёёёгггоньким раздражением, — съязвил Платон. — Это сложная роль, и она под силу только Милене, и вы это знаете, и ничего тут не поделаешь.
— Молчал бы лучше. Неудачник. Скоро свечку у Милкиной койки держать станешь. Сам танцевать не умеешь, лажаешь на каждой репетиции. И не стыдно?
— А у меня нет таланта, — затухающим голосом говорил Платон, стараясь «койку» пропустить мимо ушей, — и это факт. Но в отличие от вас я могу открыто говорить об этом, без всякой стыдливости. Да, я бездарность, а ваши громкие рассуждения напоминают мне свистящий чайник. Много шума из ничего.
— Пошёл вон, лузер, дублёр-любовник с единым проездным в общественном транспорте! Ах, как круто! В наше время быть нищим — это несексуально! Неудачники нас не возбуждают! — хором закричали девчонки, явно несклонные сегодня к патетике.
Асе Петровской было хорошо известно, что хронический сарказм местных служительниц высокого искусства не распространялся лишь на обладателей солидных состояний. Такие мужчины автоматически причислялись у них к потенциальным кавалерам и вызывали у девочек трепетную почтительность. А Платон и ему подобные несостоятельные индивиды удостаивались лишь колких насмешек юных фей.
— Милые дамы, ваши советы излишни. Я уже удаляюсь, я растворяюсь, и вы меня не увидите.
Наступило молчание. Платон прошёл мимо Аси быстрым шагом, даже не заметив её. Она почувствовала, как его душила злость, она даже увидела на его шее вздувшиеся артерии. Он бормотал себе по нос: «Эти сук… все эти сильфиды блестящие и ундины воздушные, не такие уж бесплотные, как кажутся. Запросто могут глаза выцарапать, мать их…» Окончание Ася не услышала. «Бедняга, — подумала Ася Петровская, — хорошо же они тебя приложили, наши интеллектуалки. Ну просто Орфей, растерзанный вакханками, что и говорить, вот только превращать их в дубовые деревья, судя по всему, придётся мне».
— А что лучше, «Мерин» или «Поршивец»? — продолжали обитательницы женской гримёрки. Их беззаботные девичьи голоса вновь оживились, зажужжали, восхищённые модными жаргонными словечками, но тут же, так некстати, они были прерваны беспрекословным громким голосом Сони Романовской:
— Все на исходную, красавицы мои! Увы, малютки, но пора трудиться, увы! Компании «Порш», слава Богу, банкротство не грозит, так что не отчаивайтесь, мои прекрасные Авроры и Джульетты, «Кайенов» на всех хватит. Дело за небольшим — обзавестись подобающими кавалерами. Или, быть может, вы рассчитываете заключить контракт с Метрополитен-опера
[6]? А? Ну а пока контрактов никто не заключил, марш на исходную, мои хорошие!
X
Репетиция началась вовремя, но без Милены, та бессовестно опаздывала. Ася Петровская решила пока поработать с кордебалетом. Виллисы больше походили не на виллис, а на цветочниц из «Дон Кихота». Явных недостатков у них было значительно больше, чем достоинств. Ася старалась выглядеть ровной, но, мельком глядя на себя в зеркало, понимала, что выражение лица её определенно выдаёт.
— Не останавливаемся, девоньки, не останавливаемся, продолжаем, — то и дело раздавался командный голос Аси Николаевны поверх подламывающихся ног бедных виллис-цветочниц.
Стоп! Евгения! Где твои мысли, скажи, пожалуйста, о чём ты сейчас думаешь? — строго спросила Ася.
— О ногах, Ася Николаевна.
— Боже мой, я с ума сойду с вами. О каких ногах, Евгения, вы думаете? — внимательные глаза Аси Петровской быстро затуманились досадой. — Твоя мышечная память должна быть УЖЕ достаточно проворной и крепкой, чтобы ты могла не думать ни о каких ногах. Твоё тело, твои ноги — это послушный механизм, который должен реагировать на название каждого pas, как на сигнал, и исполнять его точнейшим образом. Понятно? — сердито спросила Ася, девушка послушно закивала.
— Внимание! Всех касается. Вы должны приручить своё тело, превратить его в инструмент, способный выражать все ваши мысли, чувства и мечты, выражать и доносить до зрителя. На исходную! И запомните, вы не заводные куклы с перекрученной пружиной, от которой можно развалиться на куски, вовсе нет. Вы не куклы! Вы кто?! Вы виллисы, самые настоящие виллисы! И не думайте о корпусе, ногах, руках. Всё к чёрту! К чёрту! Вы должны не исполнять свою роль, а чувствовать её. Понятно? Где ваши чувства? Думайте о возлюбленных, о ваших прекрасных возлюбленных, которые от вас отказались. Что вы при этом чувствуете? Начали.
— Ася Николаевна, — после нескольких pas вновь заговорила Женя, — я могу быть Миртой? Или со мной что-то не так?
— Стоп, все остановились. Что вы сейчас сказали, Васильева?
Девушки прервались вместе с Соней Романовской и её бокастым «стейнвеем».
— Миртой, я не ослышалась? Ваша уверенность, Васильева, меня просто ужасает. Выйдите в центр, прошу вас.
Евгения выпорхнула и замерла посреди зала.
— Что не так? Взгляните на себя в зеркало. Всё не так. Мышцы у вас слабые, кости неокрепшие. Дальше имеет смысл продолжать или этим обойдёмся?
— Продолжайте, — Женя закивала головой, а сама подумала: «Ну чего ты прицепилась-то? Слово сказать нельзя».
