Однако Ася сразу заметно успокоилась, как и полагается любой подозрительной женщине, после нелестных отзывов о мнимой сопернице. Ревность её как будто поутихла, но продолжать далее эту тему она не осмелилась, не хватило духу. Вновь начались нескончаемые объятия. Очень скоро сквозь окно закраснел очередной закат, их совместный закат. С каждым днём проведённым вместе, с каждым новым разом его поцелуи делались ещё слаще и нежнее, и как-то привычнее. Его губы, его дыхание пахли мёдом, и как будто лимоном. Евгений гладил её обожжённую дневным солнцем спину, мягко и бережно, едва касаясь кончиками пальцев. Комната быстро пропиталась нежностью. Ася Петровская вытянулась и забылась, наслаждаясь и вздрагивая от удовольствия, ей казалось, будто прежде она не знала других мужских объятий. Она почувствовала себя юной сабинянкой, без памяти влюбившейся в своего необузданного, безжалостного, дикого, вероломного варвара-похитителя, — сабинянкой, влюбившейся ненасытно трудной любовью. А вся эта радуга, калейдоскоп, физическое кружение взвихрённых чувств, все эти проделки ангела или дьявола или естественное течение банальной жизни слишком скоро обернутся для неё чем-то ужасным. Она даже не пыталась понять, чем именно. Всё это будет позже, потом. А сейчас, сейчас она пребывала в блаженстве, и ей было даже не жаль своих принципов, полнокровных основ, которые она променяла на все эти сине-зелёные вечера, на нежно-розовые утренние пробуждения в их любовном пристанище, на бессонные ночи, делавшие их обессиленными к рассвету. Сейчас ей было удивительно хорошо, именно так, как он и обещал, однако неумолимо приближался час отъезда…
XLIII
Евгения, я, разумеется, не настаиваю, но, — старый Кантор намеренно сделал внушительную паузу, — но вы ничего не хотите мне рассказать? Ведь ЭТО вас сильно терзает, не так ли?
Евгения нисколько не удивилась этой просьбе, не испугалась, однако довольно странно на него посмотрела и промолчала.
— Мне кажется, Евгения, вы в достаточной мере обладаете здравым смыслом, — он решил попытать удачу и рискнуть. Голос его звучал дружелюбно и по-отечески спокойно.
— Да, вы обо всем догадались, и я не буду отрицать, потому что слишком от всего этого замучилась. Да, это я убила Милену Соловьёву и чуть-чуть не угробила Асю Петровскую, — когда она говорила всё это, лицо её, как ни странно, выражало непостижимую смесь усталости и скуки.
— Только, понимаете, какое дело, Милена здесь совершенно ни при чём, она умерла чисто случайно, по ошибке. Я целилась не в неё, яд предназначался для Петровской.
— То есть вы хотите сказать, что убили человека по ошибке? — спросил старый Кантор, нарочно делая ударение на слове «убили», и девушка послушно закивала головой.
— Пожалуйста, Евгения, прошу вас, очень прошу, расскажите обо всём подробнее.
— Много лет назад мой отец бросил мою мать и меня ради этой самой Аси Петровской. Он от нас отказался, отрёкся ради неё, понимаете?
— Кажется, теперь понимаю.
— Потом они, ясное дело, расстались, но наша тихая счастливая жизнь была уже разломана, её уже не существовало. Моя мама не смогла этого пережить. А как вы догадались, что это я её пыталась отравить?
— Я не догадался, Евгения, я понял, а это разные вещи. Конечно, у меня нет никаких формальных доказательств, а всего лишь наблюдения, логические рассуждения, умозаключения, если хотите, интуиция. Я попытался разговорить Асю Николаевну, но она решительно не пожелала отвечать на мои вопросы, объяснив это сугубо личными причинами. Но тем не менее после разговора с ней я не выявил ничего конкретного, но понял, что она всё знала о вас, Евгения. Ася, скорее всего, не хотела, чтобы этот инцидент имел для вас печальные последствия. Да-да, она была прекрасно осведомлена о том, кто вы и чья вы дочь. Вероятно, вы похожи на своего отца.
— Да, похожи. И фамилия у нас одна, и ещё мама назвала меня его именем, потому что была очень влюблена. Знаете, — доверительно начала девушка, — даже если бы вы ничего не поняли, я ведь всё равно пришла и сама вам всё рассказала. Жить с этим невозможно. Чувство вины — это самая настоящая пытка. А люди говорят, если повинишься, то легче станет. Вот я и решилась облегчиться.
Про стыд, страх, злость, полностью перекроившие её девичий мир, сделавшие его кошмарно-сумрачным, Женя вслух говорить не стала. Она их боялась, потому что они, словно ядовитые змеи, ползали у неё внутри сами по себе и не подчинялись её воли. Она даже не смела себе представить печальные последствия разгула этих неукротимых внутренних чудовищ. Ей не терпелось поскорее всё рассказать об отравлении, а там — будь что будет, там пусть её сажают в тюрьму, и делу конец.
— Итак, вы решили отравить Петровскую. Чем отравить, Евгения? Вы что, хорошо знакомы с токсикологией?
— Нет, совсем незнакома. Я не стала заморачиваться с фармакологическими справочниками, да я бы в них всё равно ничего и не поняла, латыни-то я ведь не знаю. В наше время совсем не обязательно собственноручно готовить синильную кислоту, в наше время отравить человека можно чем угодно, потому что вокруг одни яды.
— Неужели? А я и не знал.
— Отравить, к примеру, можно хлоркой, а ещё лучше ацетоном, жидкостью для снятия лака, у них приятный запах, и если подмешать в алкоголь, то совсем незаметно, — в её голосе появилась сталь, а выражение глаз сделалось безжалостным. — Но дело в том, что Петровская на работе кроме кофе ничего не пьет. Какой уж там алкоголь. А вне работы мы с ней не общались. Поэтому кофе и только кофе. Сначала я решила приготовить бертолетову соль. В домашних условиях это не так уж сложно, достаточно коробки спичек или какого-нибудь отбеливателя, но был бы слишком явный запах, и пришлось отмести эту затею. Поэтому поступила предельно просто: нашла компанию по уничтожению грызунов, попросила яд, предназначающийся крысам. Она ведь и есть крыса, раз чужого мужа скрысила. Моя просьба не вызвала ни у кого ни малейшего интереса. Продавец равнодушно спросил, много ли крыс, я ответила, что одна, но очень живучая, он дал мне пакетик с порошком, сказав, что отрава обладает почти мгновенным эффектом. Мне хотелось разузнать, причиняет ли она боль и противна ли она на вкус, но я побоялась, что это вызовет у него подозрения.
— Что было потом? — болезненно скривившись от такого чудовищного откровения юной девушки, спросил старый Кантор.
Женя сидела, как ни в чём не бывало, с видом прилежной ученицы, отвечающий урок старому профессору, так что у Петра Кантора глаза затуманились плотной пеленой гнева. Оказывается, эта девочка настолько была щепетильна в вопросах чужой нравственности, что на какое-то время позабыла о своей собственной.
— Дома я распечатала этот порошок и долго принюхивалась. Мне показалось, что я уловила слабый запах цикория, и тогда я подумала, что надо попробовать смешать его с кофе. Так я и сделала, сварила кофе в турке, добавила немного порошка, перемешала и, что самое главное — вся эта белая смертельная пыль плохо растворилась в кофе. Немного изменился цвет, и я подумала, если добавить молока, будет то, что надо.
