От этих завораживающих, сулящих покой и наслаждение запахов глаза Аси сверкали на августовском солнце лихорадочным блеском. Евгений лежал рядом на песке, не глядя на неё, уткнувшись лицом в полотенце. Ася рассеянно залюбовалась на его затылок цвета льна и почувствовала лёгкий приступ раздражения, не сумев осознать, что именно её так задело. Ей хотелось влезть в этот его затылок и прочитать его мысли. О чём он думает? Что вообще в его голове, до которой можно легко дотянуться рукой и дотронуться? Да, сейчас можно дотронуться, но этому вот-вот придёт конец, это закончится слишком скоро, и она не сможет обнимать его спящего и такого беззащитного. Думает ли он о том, что через тридцать два часа им предстоит расстаться, вернуться в свои привычные жизни и как это будет?
Она вдруг поняла, почему на людях он не оказывает ей должных знаков внимания, тщеславно не обнимает при всех, не трётся щекой об её руку или плечо — в общем, не устраивает показательных ласк на виду, а ведёт себя более чем сдержанно. Ну, во-первых, здраво рассудила Ася Петровская, откровенная любовная прилюдная суета, это не слишком деликатно по отношению к окружающим людям, которым это может быть совершенно неинтересно, и, во-вторых, дальше этого многообещающего, довольно подробного и неуместного в обществе пыла, скорее всего, дело не идёт, не может идти, не способно идти и доставлять удовольствие. Чем активнее афишируется любовь, тем больше люди лгут и себе и другим, показывая, как им хорошо вместе. Пришло ясное осознание, чем выше внутренний трепет от обладания друг другом, тем тщательнее это скрывается на людях. По-настоящему счастливые, довольные любовники стараются не смотреть друг на друга, опасаются прикосновений, а от случайно встретившихся взглядов они краснеют, почтительно отводят глаза, приходят в растерянность и замешательство и поскорее отскакивают друг от друга в ожидании очередной пылкой встречи, их сокровенной тайны за семью печатями.
— Хорошая погода, — глядя на льняной вихрастый затылок, сказала Ася светским сухим тоном недовольной женщины. Он ловко повернулся к ней лицом, поднялся на локте и заулыбался совсем по-мальчишески открыто. Она посмотрела на его согнутую руку, которая вот уже несколько дней и ночей принадлежит ей, и только ей, и с плохо скрываемым отчаянием подумала о том, как скоро эта самая рука примется ласкать другую женщину, а она, Ася, останется позади. В её глазах вспыхнули злые искры.
— Асенька, ты, правда, хочешь поговорить о погоде?
От нараставшего внутреннего напряжения, она издала слабый нервный смешок, кривая ухмылка пробежала по её припухшим губам. Он внимательно посмотрел на неё, сощурив озабоченные и преданные глаза.
— У тебя красивый ровный загар, твоя жена останется довольна. Или это недозволенная тема?
Зачем, ну зачем она упомянула вслух другую женщину, его жену, какой чёрт в неё вселился и тянул за язык? Конечно, это верх глупости. Почему ей вдруг захотелось выглядеть в его глазах циничной? Ася почувствовала, что за этим вызовом, за этим фальшивым цинизмом она пытается спрятать свои приступы внутренней паники и ревности…
…Бежевое зеркальное солнце теперь обошло отель и расположилось с другой его стороны. Разогретый за день балкон покрылся мягкой тенью. Снаружи доносились голоса и смех толпы отдыхающих, там с утра до вечера происходило счастливое опьянение, забвение благоразумия, наслаждение каждым днем, свойственное многим прибрежным южным городам. Даже старики, отбросив сросшуюся с ними угрюмость и благопристойное занудство, как лягушачью кожу, здесь позволяли себе лишнего, даже свежеиспеченные богатеи умели ненадолго забыть о барышах и воспользовались простотой южных нравов.
Разморённая дневным солнцем, Ася лежала на широкой подвенечно-белой кровати, раскидав руки в разные стороны, и смотрела на свет божий через раздвинутую дверь балкона. С прикроватной тумбочки до неё долетал аромат мимозы. Старательно на все голоса стрекотал многоголосый хор сверчков. На маленьком балконном столике в стеклянной вазочке стояли какие-то разноцветные фрукты, над ними небольшим роем вились осы, и далее сквозь лёгкую ткань занавески, покачивающуюся от слабого ветра, празднично зеленело море.
Ася вновь подумала о возвращении в прежнюю полнозвучную, как ей раньше казалось, жизнь и загрустила оттого, что в отсутствии его льняных волос на соседней подушке всё это полнозвучие выглядело бы теперь до крайности нелепым и бессмысленным. Она не хотела об этом рассуждать сейчас, но какой-то задней, туманной извилистой мыслью всё-таки подумала о расставании. Хотелось захлюпать носом, похныкать, пожаловаться. Интересно, а что он будет делать после этого странного отпуска, который вот-вот закончится? Предложит ли ей попытаться быть вместе, или они банально расстанутся и он больше никогда не будет ей принадлежать целиком? Он как ни в чём ни бывало вернётся в свою семью, к любящей жене, чтобы потом навещать её, Асю, от случая к случаю? Нет-нет, этого не может быть, она слишком хороша для подобной участи, она не заслуживает такой безликой, пошлой предсказуемости. В глазах Аси стояли слёзы, в лице промелькнула боль, образовав неприглядные крохотные складочки вокруг рта. Всё мгновенно представилось в мрачном свете. Сейчас, когда он был рядом на расстоянии вытянутой руки, расставание казалось невозможным, немыслимым, кощунственным и даже несправедливым по отношению к ней. Как же это так получилось, что она, Ася Петровская, позволила сбить себя с ног урагану, прилетевшему неведомо откуда… из захолустной Алексеевки?
— Что ты будешь делать, когда мы вернёмся? — она зачем-то спросила, посмотрев на него в упор взглядом хищной птицы, — Станешь так же обнимать свою жену?
— Ася, женщина с претензиями выглядит до тошноты банально.
— Я не люблю тебя, — с дурацкой гордостью зачем-то соврала Ася, толком и не поняв зачем. Возможно, ей безотчётно захотелось разозлить Евгения, уколоть его любым способом, вывести из равновесия, сделать ему больно или просто спровоцировать его на какой-нибудь неприятный, но необходимый откровенный разговор между мужчиной и женщиной, проще сказать, ей хотелось выяснить отношения.
— Это не страшно, это женщине можно простить, — сказал Евгений, откупоривая штопором очередную запотевшую бутылку.
— А чего простить нельзя?
— Простить можно почти всё, — он хотел быть любезно равнодушным, но Ася видела по его усилиям задушить бутылку белого вина, что он не так спокоен, как хочет казаться.
— Что значит «почти»? Договаривай, уж если начал.
— Асенька, женщину нельзя простить, если она совершила один-единственный страшный грех. А именно: взяла и растолстела, подурнела, стала непривлекательной. Трудно отыскать такого змея, у которого возникнет отчаянное желание искушать расплывшуюся Еву. Вот это-то как раз мужчине или змею, не важно кому, понять и простить сложно, всё остальное с большими или меньшими переживаниями или потерями, но всё-таки прощается.
От этого странного, не вполне нормального, но довольно откровенного ответа Ася почувствовала неприятное головокружение в сочетании с лёгкой неприязнью к этому мужчине. Она прекрасно понимала, что крутящийся у неё в голове волчок противоположных мыслей соткёт плотную канву отношений, настолько плотную, что распутать, распустить, переделать узор будет невозможно. Её мысли, снова и снова путались, она не поняла, сколько правды в его словах, а сколько цинизма, было ли это дурной мужланской шуткой, или он только что пожаловался ей на свою жену? А что если это и есть тот самый неприятный разговор, на который она только что так откровенно напрашивалась?
