— Зачем вы мне это всё говорите, вы философ или вы сумасшедший? — она слегка надулась.
— Мы можем вместе пообедать или поужинать?
— Вы ведь женаты. Разве вы способны заставить вашу жену страдать? — Ася попыталась заговорить тоном воспитательницы детского сада. — Я не хочу принимать в этом участие, не хочу чувствовать себя виноватой.
— Ты уже принимаешь, хочешь того или нет. Моя жена страдает целый год, с тех пор, как я впервые тебя увидел.
— Вы должно быть точно сумасшедший? — нехотя подытожила она.
— Мы с тобой одинаковые, просто ты этого ещё не знаешь, и собственные желания для нас важнее всего. Ася, но ты можешь прямо сейчас отказаться от меня. Ты ведь не безмозглый телёнок в ожидании жертвоприношения, а взрослая чувствующая женщина. Откажись от будущего счастья, если сможешь.
«Это что за кривляния балаганного скомороха? Что он такое несёт? Будущее счастье… Самоуверенный, полоумный наглец со всеми признаками порочной опытности», — подумала Ася со злостью, но опять же не ушла. Он осторожно приблизил к ней своё лицо и рассеянно коснулся губами её щеки. Ася была и взбудоражена и разочарованна одновременно — быстро, мимолетно, но вполне ощутимо.
— Я должен просить прощения за поцелуй? — тихо и как-то естественно поинтересовался он. Ася не ответила, она только тяжело вздохнула, то ли из раздражения, то ли из сострадания к его странностям.
— Завтра я уезжаю и вернусь через две недели. Подумай, выбор за тобой, — он посмотрел на неё робко, застенчиво и белоснежно улыбнулся.
— А теперь, закрой глаза — Ася продолжала непонимающе, не моргая на него смотреть, — закрой, прошу тебя, — она заинтригованно подчинилась и тут же почувствовала на своём лице его нежные, уверенные прикосновения, будто это было вполне естественно, и он имел на это право.
Весь этот разговор показался Асе Петровской до крайности неприличным, но ей почему-то вовсе не хотелось его прервать, прекратить, а затем обидеться, оскорбиться и быстро, по-девичьи, убежать, спрятаться, отгородиться от этого невозможного, возмутительного, но всё же такого притягательного провинциала. Спрятаться, чтобы всё как следует обдумать. Но как-то интуитивно Ася поняла, что размышления по этому поводу ей не помогут и всё будет именно так, как он говорит. И ещё ей показалось, что где-то в самых глубинах души её нисколько не смутила его откровенная простоватость, а возмущалась она по привычке. А может быть, в провинции именно так и ухаживают? Предельно честно, без ломания жизненных комедий, без ориентиров на совместное будущее, без пустой затуманенной лжи? А может быть, так лучше, и он знает, о чём говорит? Провинциал. Пусть будет провинциал. Ну и что? Какое непривычное слово, непривычное и несовместимое с её фантазиями.
Никогда прежде Асе Петровской не приходилось страдать обострённым желанием респектабельности, как многим столичным балетным примам, она об этом даже не задумывалась, и поэтому она заранее избавила себя от необходимости о чём-то там размышлять. В тот вечер что-то смутное и печально-нежное зашевелилось в слишком одиноком сердце Аси. Она не могла себе представить, к чему приведёт и чем закончится эта связь. Или им необыкновенно повезёт и это всё-таки будет любовь? Возможно, она будет недолгой, с неистовой постелью, истеричными выяснениями отношений после и одинокими рыданиями в ванной под шум льющейся воды. Быть может, они принесут друг другу много короткой искрящейся радости, а потом будут ужасно утомлены долгим жгучим стыдом за своё непозволительное безрассудство, и ещё непременно ложью. Да, ложью, всё равно придётся лгать, и они оба будут вымотаны ложью. Эти самые ложь и стыд заставят их бесконечно грустить и мучиться. На безоблачное счастье Ася Петровская как- то даже и не рассчитывала, ибо этот мужчина женат, а в любовных треугольниках счастья не бывает. Но кажется, именно тогда она уже поняла, что встретилась с чем-то, чего нельзя избежать, не удастся избежать, что встретила настоящего мужчину, мужчину, который будет ей это доказывать на протяжении всего времени, отпущенного для этой любви, каждый день и каждую ночь, до тех пор, пока они не расстанутся. Он выведет её из состояния полного эмоционального и физического безразличия к любви, от её фригидности не останется и следа. Возможно, это всего лишь её девичьи неукротимые фантазии, но Ася Петровская в тот же вечер почему-то решила, что определённо настало её время и теперь она познает любовь не только на сцене, но и в жизни.
В течение двух недель Ася разрывалась между пресловутой девичьей гордостью и лёгким недовольством, что этот мужчина, едва открывшись, покинул её на столь длительный (по любовным меркам) срок. На протяжении всех этих четырнадцати дней едва она начинала думать о нём, как тут же к горлу подступал спазм, и оно становилось мокрым и хриплым. Тогда Ася представляла, как будет говорить с ним о музыке, — разумеется, если с ним вообще возможно об этом говорить, — представляла, как они вместе отправятся бродить по всем уголкам её детства, жившим в её воспоминаниях, представляла, как она наконец-то поделится с мужчиной своим одиночеством, и он её примет такой, какая она есть, без всяких поправок и оговорок. Ася жила в предчувствии этого обещанного удовольствия, словно маленький ребёнок в ожидании новогоднего сюрприза. Иногда она сгорала от нетерпения, а то вдруг делалась равнодушно-спокойной и говорила сама себе, что её совершенно не касаются нездоровые выходки случайного провинциала. Мало ли кто положил на неё глаз, ей-то что? Однако внутри не прекращала сверлить мозг фраза: «Я люблю свою жену», и это была не случайно обронённая реплика, а вполне сознательное заявление, предупреждение, что их будет трое. Да, их будет трое, и Ася не имела ни малейшего представления, кто в этом триптихе будет центральной фигурой, а кто боковыми, но предчувствовала, что очень скоро её благовоспитанность и устоявшаяся мораль будут безвозвратно попраны, если не сказать уничтожены. Она многократно обсуждала этот вопрос сама с собой, но не для принятия решения, а по большей части для соблюдения внутренних приличий, ибо решение было уже принято.
XLII
Я купил два билета к морю, — слишком буднично, словно они были супругами со стажем, сказал Евгений по прошествии двух недель, — мы улетаем завтра на целых четыре дня.
— Как завтра? Вы с ума сошли? Но, я не могу завтра, — запротестовала почти оскорблённая Ася Петровская, — у меня же работа.
— Попробуй договориться, — всё так же бесцветно продолжил он, — Асенька, работа — это повседневность, и это совсем не то, ради чего женщина может отказаться от живой настоящей радости.
— Откуда вам знать наперёд, что женщина может и чего она не может? И вообще, что за дурацкие рассуждения? — злилась Ася, стыдясь этого разговора и саму себя за то, что принимала в нём участие. Её приводила в ужас его решительность и собственное послушание этому незнакомому человеку. Евгений приблизился и нежно поцеловал её в губы, она ощутила вкус его кожи и, как взрослая, зрелая женщина, почему-то сразу успокоилась, ей стало всё равно, что может случиться с ней и окружающим её миром. Как странно! Как странно его губы меняли для неё мир: они открывали Асе глаза и она на всё смотрела иначе. Почему этого не случалось с ней раньше?
