Старик незаметно улыбнулся и перешёл на другую тему.
— А что из себя представляет Софья Павловна Романовская?
— О, о ней ходит множество разных слухов. Кто что говорит. Она странная чудачка, одни говорят — неудачница, другие — баловень судьбы. Не поймёшь, кому и верить.
— У меня такое впечатление, фрау, что Софья Павловна в вашем театре замешана буквально во всём.
— Не знаю, что сказать, но, по-моему, она просто любопытна и импульсивна, как многие женщины.
— А какие у неё отношения с людьми?
— Разные, разные отношения, ни хорошие ни плохие. Ни дружбы, ни ссор, вот и все отношения. Здесь вообще не принято дружить.
— Да, действительно, ситуация складывается несколько затруднительная, — подытожил он.
— Но я уверена в вашей компетентности, дорогой вы мой. Вы должны что-то предпринять. Я вижу, вы человек почтенный, хоть и не носите пейсы. В ваших глазах светится мораль, я вижу в них крупичку правды, а из неё, глядишь, и само растение вырастет.
— Благодарю, сударыня, благодарю, — старый Кантор преувеличенно удивлённо посмотрел на неё и ненадолго замолчал, что-то обдумывая.
— Скажите, — снова начал он, — а что вы знаете о самой Асе Петровской. Она, безусловно, профессионал, и высочайшего класса, таких, как она, немного. Всё это так, но пройдя такой долгий путь да на таком сложном поприще невозможно остаться невинным младенцем, невозможно не вызывать зависти у женщин и любви у мужчин. Скорее всего, кто-то был ею отвергнут или кого-то бросила она, кто-то затаил злобу, кто-то испытывал или испытывает ревность, да мало ли чего может быть пикантного. Словом, что вы знаете о ней такого, что не на виду? Втихомолку поговаривают будто вы знакомы с чужими тайнами, Ивета Георгиевна.
— Мало ли кто и что болтает, Пётр Александрович, да и разве всё упомнишь, все их мелкопузырчатые секреты, — изображая саму святую невинность начала Ивета, но при этом всем своим видом давая понять старому Кантору, что рада этому вопросу, — но одну историю я, кажется, припоминаю. Не знаю имени этого мужчины, но поговаривают, что из-за него Ася так и не вышла замуж. Они были без ума друг от друга и одновременно не устраивали друг друга, такое иногда случается. Словом, она от него натерпелась, настрадалась и в итоге осталась одна-одинёшенька…
— Ивета Георгиевна, вы должны поделиться со мной некоторыми своими соображениями, наблюдениями, которые у вас, безусловно, присутствуют, даже если они и не лежат на поверхности.
— Я вся к вашим услугам, Петр Александрович.
— Видите ли, фрау, среди профессионалов-криминалистов бытует мнение, что человек, когда выбирает жертву для… словом, выбирает себе жертву, внешне ощутимо меняется, потому что решение уже как бы принято, и оно, это самое решение, это трудное, вымученное решение накладывает свой определённый отпечаток, если, конечно, речь не идёт о хладнокровном серийном убийце с тщательной маскировкой. Ну, появляется какое-то особое выражение лица, глаз, чего прежде не было. Возможно, в поведении происходят какие-то перемены, появляется нездоровый блеск в глазах, металл в голосе, нервозность в теле. Все эти перемены могут быть как ярко выраженные, так и едва уловимые. Понимаете, о чем я говорю? У кого-то прямой смеющийся взгляд ни с того ни с сего сменился на вороватый или, скажем, наоборот, появилась какая-то мягкость, которой прежде не наблюдалось, или заискивание, угодливость. Да мало ли чего.
Пётр Александрович поставил пустую чашку и в упор посмотрел на буфетчицу, но та нимало не смутилась.
— Мне кажется, я понимаю, о чём именно вы говорите, но вот так, с ходу не соображу. — Она сморщила и без того морщинистый лоб с выпуклыми дугообразными бровями. — Что-то крутится в голове, крутится, какие-то мысли маячат, а начинаю улавливать, так они от меня ускользают прям, ей-богу. После смерти Милены я и сама немного не в себе, и других вижу как в зеркале, а в зеркале все какие-то не такие, все изменены, в зеркале все левши. Так что могу и поднаврать, не обессудьте.
— Припоминайте, пожалуйста, Ивета Георгиевна, припоминайте и присматривайтесь к вашим воспоминаниям, кто, на ваш взгляд, на ваш опытный взгляд, в последнее время ведёт себя не совсем обычно, как-то не так, как всегда? Ведь вы здесь со всеми на короткой ноге, такие мелочи у внимательного человека, как вы, улавливаются на бессознательном уровне и откладываются в долговременной памяти.
— Пётр Александрович, голубчик, если вы действительно намерены ввязаться в это, если вы собрались разобраться в этой мутной мешанине, то я с вами, будьте уверены. — У неё появилось выражение детского простодушия, черты её смягчились, и она как будто совсем успокоилась, и даже помолодела. — Я обязательно с вами свяжусь, когда вспомню что-то необычное. А сейчас, увы, моя голова совершенно отказывается мне служить.
— Заранее благодарю. Ваша помощь, Ивета Георгиевна, может оказаться бесценной. Только прошу, не посвящайте посторонних в суть моей просьбы. Договорились?
— Обижаете, драгоценнейший, обижаете, — сконфуженно и смущённо сказала буфетчица, — хотите чаю с вареньем? Я сама варила, пальчики оближете.
— Благодарю, чудесная фрау, но не сегодня. Ещё раз приемного благодарен. Надеюсь, ваша благословенная память нас с вами не подведёт, — он внимательно посмотрел на неё, пристально задержался на ней взглядом, словно хотел что-то ещё сказать, но передумал. Немного по-стариковски потоптался на месте, галантно поклонился и вышел из буфета.
«Итак. Попытаемся разобраться в этом сплетении недосказанности и лжи. Как нам подсказывает всё тот же философ: „Мышление мыслителя есть размышление о чём-то уже имеющемся: он мыслит вслед тому, что перед этим сочиняет поэт…“ Превосходная мысль. Асю Петровскую кто-то пытался отравить, и она сама же запретила обращаться в полицию, — рассуждал сам с собой старый Кантор, — почему, что это значит? А это значит, что она знает гораздо больше, чем говорит. Чудненько, чудненько. Остаётся только узнать, кого она разъярила до такой степени. Если предположить, что Милену отравили из зависти, или тщеславия, или наследства, то из-за чего, скажите на милость, так уж необходимо было травить Петровскую? Без такого хореографа театр как без рук. Театр, театр. Театр — это странный мир, полный великолепия и злобы. Хорошо хоть кислотой не полили, и на том спасибо, а ведь, поговаривают, у них всё в ход идет. Но может быть (как это обычно случается в детективных романах), она видела того, кто отравил Милену, и ей попытались заткнуть рот? Может быть, намерения убивать и не было, а так, слегка встряхнуть, припугнуть. Почему бы и нет? Очень даже возможно.
Идём дальше. Соня Романовская в день отравления Аси была как-то особенно раздражена — как человек, у которого сорвались все соблазнительные планы на вечер, но она зачем-то пыталась изобразить испуг, на самом деле не испытывая его. А зачем? Соня — отравительница? Ну допустим. Возможностей осуществить задуманное у неё было предостаточно, а вот где мотив? В случае с Миленой мотив понятен, та затравливала её сына. А зачем ей травить Петровскую? Ася — любовница её сына. Ну и что? Разве это мотив, разве она склонна к кровожадности? Или всё-таки мотив? Соня, безусловно, вызывает подозрение своей напускной активностью и общительностью, своей самовлюблённостью. Таким людям, как она, свойственно позволять себе чуть больше, чем полагается в этой жизни другим. Или её поведение не напускное, или Соня действительно добродушный и милый человек? Но она женщина, а под кожей у женщин таится сверхмерное количество всевозможных существ, так называемых внутренних жителей, можно даже сказать зверей, которые непрерывно что-то требуют от своей хозяйки. Интересно, умеет ли она их укрощать, или они у неё бродят необузданными? Да, кажется, я окончательно запутался, и они здесь все очень милые, славные люди, славные, но определённо небезгрешные».
