Отравление — вполне женский способ убийства. Женщины в этом смысле менее кровожадны, чем мужчины, а уж травить растворителем или бриллиантовой крошкой — не столь важно. В какую эпоху живёшь, теми подручными средствами и пользуешься. Одинокая бездетная старая дева Петровская от безысходности, от ревности вполне могла пойти на необдуманный, рискованный шаг. Или обдуманный? Неважно. А Соня? Соня — это же совсем другое дело. Ведь она своим невинно-ядовитым язычком изо всех сил старалась уничтожить Лебешинского, нанося удар в спину. Зачем? Она не похожа на человека, испытывающего священный трепет перед правосудием или жаждущего истинной справедливости. Какое там! На озлобленную одинокую женщину, страдающую всевозможными комплексами и компенсирующую их подобным образом, она тоже не тянет. Что же остаётся? Расчёт. Вот именно, холодный расчёт. Так топить может только дьявольски расчётливый человек. Либо она сама отправила Милену в мир иной, и ей не терпится увидеть в Лебешинском козла отпущения, либо что? Либо Вадим Петрович действительно сам устранил с пути к наследству нежелательную и, по его мнению, лишнюю претендентку. Если, к примеру, у Вадима Петровича родилось желание быть единственным наследником, то оно, это самое желание, как раз требует жертв. А возможно, а возможно, они, Соня и Вадим Петрович, что-то не поделили между собой, или он попросту перешёл ей дорогу, стоит у неё поперёк горла, и она, под шумок, решила от него избавиться, повесив на него всех собак. А почему бы и нет, собственно говоря? Звучит вполне убедительно. Слишком уж откровенно она сегодня пыталась его устранить. Строго говоря, имеются две версии одного отравления. А почему две? Я, по всей видимости, разучился считать, ибо имеются три правдоподобные версии одного отравления».
XXXV
Загорелся красный свет, и старый Кантор послушно остановился на перекрёстке. Соня Романовская, в восхитительной чёрной суконной шляпке и шерстяном леопардовом пальто, отороченном мехом, на высоких лакированных каблуках, уже стояла на светофоре с широко раскрытыми глазами и задумчиво смотрела в пустоту. Она выглядела усталой и несколько лиричной, но отнюдь не потерянной. Пётр Кантор помедлил, ненадолго задержал взгляд на её каблуках. Ничего особенного, каблуки как каблуки, но с самой своей юности, с тех пор как он стал обращать внимание на женщин вообще, он почему-то никогда не доверял женщинам на очень высоких каблуках. Как и всякий молодой мужчина, Пётр Кантор в определённом возрасте поделил женщин на две половины: тёмную и светлую, и всю жизнь придерживался своих взглядов. Некоторые представители сильной половины человечества делят женщин на благопристойных и шлюх, кому-то больше нравится производить раздел на чёртовок и тихонь, кому-то предпочтительнее на злобных стерв и ледяных рыб, как бы то ни было, но с одними невероятно скучно, а другим никак нельзя доверять. Ну что поделать, как говорит Ивета Георгиевна, аз ох-н-вей, и дамы на высоченных каблуках не вызывают у него доверия.
— Пройдёмтесь немного, — решившись, коротко предложил ей старик. Она обернулась, убирая со лба выбившуюся из-под шляпки прядь, равнодушно посмотрела на него, не выказав ни малейшего удивления по поводу его третьего появления в её жизни. Соня сразу же согласилась отстранённым кивком головы, и некоторое время они шли молча, не прерывая тишину ни единым словом. Разве что Соня, с деланной непринуждённостью, позволила себе выкурить тонкую дамскую сигарету.
— Софья Павловна, мне пришла в голову любопытнейшая мысль. Хочу с вами поделиться, если не возражаете.
Она пристально на него уставилась, не удостоив ответом, и тут же отвернулась, словно не найдя в нём и его словах ничего для себя интересного.
— Как вы полагаете, если Вадима Петровича обвинят в убийстве Милены Соловьёвой, то у вас появится шанс занять кресло руководителя театра?
Несколько бесконечных секунд понадобилось Соне Романовской, чтобы подавить свой вспыхнувший гнев и обрести привычное милейшее высокомерие сдержанной светской дамы.
— Подумать только, какое нелестное предположение. Впрочем, вы склонны всё преувеличивать, это ваш конёк, — ответила Соня, поджав подбородок.
— Я тут на досуге подумал, а почему бы и нет? Вы достаточно образованны, опытны, много лет в театре, вы уже работали режиссёром, репетитором, у вас богатая творческая биография. Вы даже выступали в баден-баденском Фестшпильхаусе
[20]. Правда, это было до замужества, сгубившего вашу блестящую карьеру музыканта. Сегодня вы довольствуетесь жалкими крохами, прошу прощения за бестактность, но, имея ваш талант и опыт, вы вполне могли бы возглавить труппу и блистать в лучах артистической славы без всякого стеснения. А должность концертмейстера — это, как я понимаю, временное неудобство.
— Многоуважаемый Пётр Александрович, — сурово начала Соня, — об этом не может быть и речи, ибо, во-первых, я не тщеславна и, во-вторых, слишком дорожу своей свободой. Вы плохо разбираетесь в людях. А ваши дилетантские претензии в сыскном деле приводят меня в некоторое замешательство.
— Осмелюсь напомнить, я всего лишь высказал гипотезу.
— Вы пользуетесь варварскими методами, Пётр Александрович. Сначала говорите провокационные утверждения, а потом наблюдаете за реакцией людей. Это бесчеловечно, — её слова сыпались торопливо, словно боялись не поспеть наружу, а глаза сделались дикими, как у маленького хищного зверька. — Да, вы просто жалкий любитель, играющий роль профессионала. Надеюсь, вам известна старая поговорка «слышал звон, да не знаю, где он»? Так вот, это про вас. У вас всё спуталось в голове, и, вместо того чтобы распутывать, вы фантазируете. Только увольте меня от этих фантазий, они меня огорчают. Мне кажется, вы постоянно грешите забывчивостью, но я вам напомню, что Милену никто не убивал, она сама довела свой организм до состояния, непригодного для жизни. А у вас, многоуважаемый Пётр Александрович, судя по всему, навязчивое желание взять закон в свои руки и таким образом подогреть интерес к жизни? Не так ли? — тут она зловеще оскалилась. — Вы пугаете меня, так дело дойдёт до того, что вы меня обвините в убийстве Милены. Я вас боюсь, понимаете, что это значит?!
— Не совсем.
— Дело в том, что я боюсь только душевнобольных, страдающих навязчивыми состояниями.
Пётр Кантор никак не ожидал такой реакции. Он замер в неподвижности и молча слушал её, не смея возражать. Так и стоял лицом к лицу с враждебно настроенной, почти разъярённой женщиной, всё же до того владеющей собой, что он даже почувствовал себя беззащитным, беспомощным старым ребёнком, которому только что вылили за шиворот его пальто кувшин холодной воды. Эта ледяная вода многими струями текла по его спине, заливалась в его рукава и стекала по ногам в самые ботинки.
«Но, может быть, смерть Милены, — думал сейчас старик, — это действительно самоубийство? Да-да, самоубийство девушки с истощённой психикой. То, что она была чертовски самоуверенна и работоспособна, ещё ни о чём не говорит. Все анорексички — перфекционистки до бешенства, а я помутился рассудком, я просто обезумел от навязчивой идеи». Он предпочёл поскорее, как можно вежливее распрощаться с Софьей Павловной и, будучи старомодным мужчиной, оставить последнее слово за дамой, далее не продолжая разговора. Соня немедленно отметила его переменившееся состояние, но не сумела понять: ей жалко его или нет. С нечеловеческой беспечностью она решила позволить себе подавить возможный приступ сентиментальности, послать всё к чёрту, остаться равнодушной и далее во всём этом не разбираться.
