Разговор снова замер. Соня незаметно хватала ртом воздух, и старому Кантору стало её даже жалко.
— Ваши жестокие гипотезы, Пётр Александрович, не слишком- то уместны. Попридержите ваши нездоровые фантазии хотя бы из соображений общественных приличий, — с нарастающим раздражением наконец-то высказалась Соня.
— Благодарю вас, любезная Софья Павловна, благодарю, и вынужден откланяться, — он взглянул на свои карманные часы. — Но я ещё вернусь. И помните, даже в самых хорошо спланированных преступлениях есть ошибки, — зачем-то сказал старик, глядя прямо на Соню и пятясь спиной к двери, но Соня Романовская не совсем поняла, что он имеет в виду.
— Итак, — старый Кантор чуть слышно бурчал себе под нос, передвигаясь по коридору. Он тщательно запрятал часы в боковой карман жилетки и принялся рассуждать об услышанном. — Итак. Даже если в этом храме искусства царит культ одного божества — тщеславия, то деньги, что ни говори, совсем иной, но не менее почитаемый людьми божок. Наследство. Ну что ж, неплохо, неплохо. Наследство. Это сладкое слово — наследство, сладкое и одновременно опасное, обжигающее, опаляющее своим магнетизмом. Это волшебное, магическое слово наследство, такое непривычное в этой стране и тем не менее такое притягательное. Слово с сокрытыми в нём фантастическими возможностями, слово, переворачивающее судьбы, сулящее несметные блага, возносящее до небес и… отнимающее жизни. Непростое слово, я бы даже сказал, трудное. За этим словом могут скрываться различные дурные умыслы и действия, включая самые тяжкие преступления. Да, такова участь этого головокружительного слова… Ну ладно, отвлечемся от банальной жизненной лирики. Итак, двое внуков унаследовали поровну огромное состояние. Софья Павловна пытается взвалить убийство на Лебешинского, несмотря на то что Милену Соловьёву ненавидели почти все и многие имели желание и мотив её прикончить. Что это значит? Он виновен или она метит на его место? Или…
XXX
Выпьете со мной по рюмочке? — поинтересовался Вадим Лебешинский у вновь посетившего его Петра Кантора. Вадим попытался было улыбнуться, но, по-видимому, безуспешно. Однако хорошее воспитание Вадима Петровича, его приветливые манеры всегда складывались в добродушные лучики вокруг глаз и очень его выручали. Это произошло и теперь.
— Пожалуй, не откажусь, — согласился старик, не без удовольствия разглядывая чёрный костюм Лебешинского, сшитый из мягкого кашемира, на котором выгодно выделялась ослепительно-белая шёлковая сорочка с выпущенными манжетами, свободными и от пуговиц и от запонок.
— Что предпочитаете — коньяк или виски? — Вадим решительно ухватился за обе бутылки, предчувствуя неприятный разговор.
— На ваше усмотрение, — светским тоном отозвался Пётр Кантор, усаживаясь в кресло напротив письменного стола Вадима Петровича.
Вадим понимающе кивнул, достал из бокового шкафчика два зазвеневших бокала и щедро плеснул в каждый. Один поставил перед гостем, а из другого отхлебнул основательный глоток и лишь после этого позволил себе опуститься в кресло. Хорошая порция водки или виски всегда умела притупить шипы душевных горестей. Сквозняк из открытой форточки бесцеремонно шевелил бумаги на столе, бесцеремонно настолько, что они могли вот-вот разлететься по кабинету, но Вадим Петрович, казалось, этого не замечал. То ли борясь со страхом, то ли просто подбадривая себя, но, поколебавшись мгновение, Вадим Петрович вторично и довольно жадно приложился к напитку. «Если он надерётся, — подумал старый Кантор, — то этот дополнительный штрих будет очень даже кстати».
— Вадим Петрович, какие у вас были отношения с Миленой Соловьёвой?
— Какого чёрта, Пётр Александрович? Что вы себе позволяете? — Лебешинский удивлённо уставился на старого Кантора, будто видел его впервые.
— Ничего особенного. Я провожу независимое расследование, — преувеличенно любезно ответил Пётр Кантор, он лишь пригубил коньяк и тут же поставил стакан на письменный стол Вадима. — Вадим Петрович, вы, разумеется, не станете отрицать, что Милена Соловьёва — ваша дальняя родственница и не так давно она угрожала вам лишением наследства? — глядя прямо в глаза собеседнику, спросил старик.
Вадим Петрович моментально смутился от столь неожиданного вопроса и некоторое время не мог прийти в себя. Ему даже показалось, что его горло как-то сжалось, сделалось слишком узким и стало пропускать меньше воздуха.
— Послушайте, это были её больные фантазии, в завещании не указывались никакие дополнительные условия, — сказал он потерянным голосом, совсем позабыв, что ещё раз хотел приложиться к коньяку.
— Да, но его можно было изменить, и причём не в вашу пользу, — держа в руках свои собственные часы на цепочке и внимательно их разглядывая, спокойно сказал Пётр Александрович. — Вадим Петрович, вы бы прикрыли форточку, а то, не ровён час, заболеем.
— Посудите сами, — начал Вадим и заёрзал в кресле, — Зоя была очень старой женщиной, возможно, у неё даже начинал развиваться первичный маразм, или что там развивается у стариков, но она никогда не страдала строгими пуританскими правилами. Зоя всю жизнь прожила на балетной сцене, а там нашего брата, уж поверьте мне, Пётр Александрович, предостаточно. Она брала себе в партнёры и дружила именно с ТАКИМИ мужчинами, и не считала их прокажёнными или второсортными. Зоя к этому относилась более чем спокойно, её вовсе не смущали казусы подобного рода. Так что я совсем не уверен, что её осведомлённость относительно моей личной жизни что-то изменила бы в её намерениях.
— Как знать? Как знать, Вадим Петрович? — охваченный азартом охотника сказал Кантор.
— Не говорите глупостей, — вспылил Вадим, почувствовав внутри, в шее и спине, шуршание разраставшейся паники в сочетании со злостью, но панику тут же поймал, сумел взять себя в руки, решив не обуздывать злость и пока оставить её погулять на свободе. — Зоя, впрочем, как и Милена, всю жизнь любила только сцену и только саму себя, она никогда и ни к кому не испытывала привязанности. Такие люди-нарциссы равнодушны ко всему, что не касается их лично. Они наглядный пример безразличия, они всегда одиноки — и на сцене с партнёрами, и в артистической гримёрке, где полным-полно народа, и в собственной постели с любовниками и любовницами, — им вообще нет дела ни до кого и ни до чего. Хоть это вы в состоянии понять?! — продолжал откровенно злиться Вадим. — И в конечном итоге, я думаю, что бабке Зое было бы безразлично, кто какую любовь предпочитает.
— Скажите, Вадим Петрович, в случае её смерти вы вступаете во владение наследством единолично?
— Кажется, да.
— Вот вам и мотив, — прохладно сказал Пётр Кантор, сверкнув ртутно-металлическим блеском глаз.
— Мне кажется, вы позволяете себе лишнего, Пётр Александрович. Смерть Милены и Зои — это роковое стечение обстоятельств. Уверяю вас, я тут ни при чём, — Вадим вновь несколько растерялся и бросил на старого Кантора почти умоляющий взгляд, но тот предпочёл сделать вид, что ничего не заметил.
— И последний вопрос, Вадим Петрович. Простите уж мне моё любопытство. А финансовые дела театра в превосходном порядке?
