— Сожалею, если разочаровал вас, — как можно нейтральнее начал Кантор, — но вот в прошлый мой визит вы подробно описали саму Милену Соловьёву, но ни словом не обмолвились о её личной жизни. Какие у неё были отношения с противоположным полом, в театре, разумеется?
— Я думаю, у многих при виде неё сердце начинало биться сильнее, но несчастную Милену это оставляло равнодушной. Ваш внук Платон вам об этом лучше расскажет.
Старый Кантор заметно растерялся — разговор оборвался не начавшись. Он стоял с недоумевающим видом, прислушиваясь к внутреннему голосу, но тот, как назло, молчал.
— Ивета Георгиевна, — пробормотал наконец Кантор, — вы человек наблюдательный и тонко чувствующий. Скажите, не сталкивались ли вы с чем-нибудь необычным, нетипичным в последнее время?
— Не собираюсь раскрывать ничьих тайн, — Ивета словно начала оправдываться, — скажу лишь то, что всем известно. Не так давно я оказалась случайной свидетельницей одной, как вы выразились, нетипичной ситуации. Милена и Вадим Лебешинский, наш худрук, устроили много шума. Это был настоящий скандал. Да-да, я сама слышала, когда шла по коридору мимо его кабинета. Я не очень разобрала о чём идёт речь, но он страшно кричал на Милену, а это как раз не в его духе, на него это не похоже.
— Вы подслушивали? — игриво, совсем как школьник, поинтересовался Пётр Александрович. — Вам, вероятно, не говорили в детстве, что подслушивать некрасиво?
— Ха, притушите ваши глазки, любезнейший. И я запрещаю вам разговаривать со мной таким тоном, а остановилась я лишь потому, что речь у них шла не о работе. Это всего лишь любопытство, но оно абсолютно бескорыстно, уверяю вас. Лебешинский кричал как резаный, что не собирается выворачиваться наизнанку ради прихотей двух маразматичек, молодой и старой. Человека либо одаривают, либо нет, и условия здесь неуместны. Ещё орал, что не желает быть запуганным, и пусть они обе катятся ко всем чертям вместе с их грёбаными деньгами. Да-да, именно так и сказал: «грёбаными деньгами», а для него это несвойственно, он исключительно вежлив.
— То есть вы хотите сказать, речь шла о каких-то деньгах, не имеющих отношения к театру? — игриво-хитрое выражение сошло с его старого лица.
— Кто кого хотел брать за шкирку, как щенка, кто кого тыкал носом, я так и не разобрала. Но разговаривать так с Миленой было непозволительно никому. Потом отворилась дверь кабинета, и Милена, как ни в чём не бывало, нисколько не обидевшись, не испугавшись, не оскорбившись, выпорхнула и удалилась прочь, будто ей ничего не нужно от этой жизни, будто никто на неё не орал. Лебешинский остался в кабинете один, и выглядел он при этом отталкивающе — так неприятно, словно с него содрали кожу живьём. Понимаете? У меня было такое ощущение, что это она с него содрала кожу.
— Вы натолкнули меня на интереснейшую мысль. Ваше любопытство относительно этого драматического происшествия, фрау, заслуживает всяческих похвал, тем более что оно продиктовано лучшими побуждениями.
«Итак, — забубнил себе под нос старый Кантор, — Милена Соловьёва, привыкшая к тому, что ею только восхищаются, позволяет обращаться с собой непочтительно. Интересно знать, почему?»
XXVII
Молодой человек, окажите любезность, так сказать исключительно в порядке одолжения, — просящим голосом обратился старый Кантор к Сержу Романовскому, как раз выходящему из тренажёрного зала, — я вас надолго не отвлеку.
— Да, да, конечно, — равнодушно согласился Серж, — проходите сюда, здесь никого нет, и нам, то есть вам, никто не помешает, — он пошире открыл дверь, пропуская вперёд старика.
— Об этом можете не беспокоиться, наш с вами разговор сугубо конфиденциален, так сказать с глазу на глаз. Кроме того, я не болтлив, — поспешил успокоить Сержа Пётр Кантор.
— А это уж на ваше усмотренье, — так же равнодушно отозвался Серж.
Пётр Александрович вошел в тренажёрный зал, где резко пахло мужским потом, силой, юностью, здоровьем, глупым хихиканьем, запретными поцелуями украдкой — словом, всеми теми прелестями жизни, которые так внезапно и так некстати покидают человека, распрощавшись с ним однажды и навечно. Эти невозможные запахи заставили Петра Александровича вспомнить о своей молодости и тяжело вздохнуть по этому поводу.
— Сергей… — едва было начал старик.
— Лучше Серж, — поспешил поправить его Романовский, — я не Сергей, понимаете, это чужое имя?
— Отлично, отлично понимаю, — пытался замять некоторую неловкость Пётр Александрович, — и, кроме того, приношу вам свои соболезнования…
Серж промолчал, а старый Кантор покровительственно похлопал его по предплечью.
— Замечательно держитесь, молодой человек. Если вы не возражаете, мне бы хотелось задать вам пару вопросов относительно Милены Соловьёвой, — как можно спокойнее говорил старик, чтобы не сделаться отвергнутым и не спугнуть желание юноши разговаривать с любопытным стариком.
— Спрашивайте, — неожиданно равнодушно ответил Серж, отвернулся и уставился в пустоту.
— Как вам кажется, что здесь всё-таки произошло? Ведь вы, как никто, знали Милену.
— Что здесь произошло я, представьте себе, не знаю, но могу сказать как партнёр, что она была крепка как вол, понимаете? И здоровье у неё великолепное. То есть было… здоровье. Она никогда не болела, не жаловалась на недомогание, мигрень — словом, на всякую бабскую хрень, как Ась…, ой, простите. Я хотел сказать, что организм имела отменный. И ни в какие самоубийства я не верю.
— Стало быть, её убили?
— Не исключено, — слишком быстро согласился Серж, — врагов у неё было предостаточно, но за наших я ручаюсь. Никто из труппы на такое не способен.
— Почему же?
— Знаю и всё.
— А позвольте полюбопытствовать, на что вы опираетесь в своих рассуждениях?
— Как на что? На ощущения, конечно, на интуицию.
— Отлично, отлично, — подбадривал старичок, — Серж, а с кем у неё отношения особенно не ладились?
— Что вы такое говорите?! Вы действительно думаете, что кто- то может кого-то взять и отравить только лишь потому, что не ладились отношения? Если так, то Милку давно бы уже двадцать раз отравили или пристукнули. Одно дело спать и видеть, как бы ей нагадить, и совсем другое — взять и отравить. Это же полная ерунда. Мне кажется, для того чтобы убить человека, нужен повод посолидней, чем разлад в отношениях.
— У вас был долгий роман?
— Неправильный вопрос. Дело не том, долгий он был или быстрый, а в том, что он ни меня ни её никак не осчастливил. Мне порой было трудно преодолевать отвращение, глядя на её равнодушие, на её безразличие и всё такое. Я бы, между прочим, предпочёл не знать некоторые подробности её личной жизни, но она была настолько жестока и бесцеремонна, что даже не удосуживалась это скрывать. Так что мои отношения с ней были слишком примитивными, примерно как икота или, скажем, зевота, а что? — с некоторой горечью проговорил Серж.
