…Женя сидела на кровати, подавленная тем далеким звоном колокола, доносившимся из её памяти. Растроганная своими воспоминаниями и тоской, она тупо уставилась в потёртый бок чемодана. Зачем всё так скверно? Холодное, скользкое волнение металось по всему телу, как стая безмозглых мальков под водой. Женя не любила подобные приступы сентиментальной чувствительности и хотела бы себя от них избавить, однако никак не могла понять, как это сделать. Медленно переведя взгляд с чемодана на подоконник, она увидела фото, с которого ей радостно улыбалась добрая половина труппы: Ася Петровская, Софья Павловна, Милка, Серж Романовский, Платон, Вадим Лебешинский, разные девчонки, и даже она сама. Женя с обезьяньей проворностью подскочила к окну, схватила рамку и со всего маху ударила ею об пол. Стекло тут же разлетелось вдребезги. Жгучая злость высоковольтными проводами загудела у неё внутри. Женя всем телом повалилась на постель, пружины кровати жалобно скрипнули. От скуки, просто так, взять и разбить чужую жизнь, как будто это что-то абсолютно естественное. А как же элементарное представление о морали? Она закрыла глаза, заскрежетала зубами и, уткнувшись в подушку, долго повторяла: «Как же я ненавижу, ненавижу, ненавижу!»
XXII
С самого раннего детства Вадим Петрович Лебешинский понял, что он какой-то несуразный, не такой, как все. Свою обаятельную красавицу мать он любил больше всех на свете, любил жадно и эгоистично. Маленькому Вадиму нравилось притаиться и наблюдать, как мама красит губы перед зеркалом, ему было интересно разглядывать, какая одежда прячет мамино тело, ему нравились разноцветные газовые шарфики на маминой шее. В какой-то момент времени ему очень захотелось походить именно на маму, а не на отца. Так же, как мама, носить туфли на каблуке, красить ногти на руках и ногах бесцветным лаком, подводить, как она, брови. Он мог часами просиживать у маминой косметички в надежде как-нибудь незаметно что-нибудь себе подкрасить, даже неважно что. Иногда мама подмечала этот его необычный интерес к женским вещам, и тогда она подходила к Вадиму, нежно обнимала его за плечи, сажала к себе на колени и говорила, что мальчиков не должны привлекать подобные дамские пустяки. Ещё говорила, что правильнее было бы пойти к отцу и, например, посмотреть с ним какой-нибудь автомобильный журнал с картинками или поиграть в солдатики. Но маленького Вадима, к сожалению, никак не привлекали ни машинки, ни разговоры о них, он оставался холоден к тем мальчишеским подаркам, которые ему дарили родители. Все трансформеры, пистолеты, корабли и вертолёты были свалены в большую кучу в его комнате, и Вадим их просто-напросто не желал знать. В детском саду ему больше нравилось играть с девочками в их девичьи игры, особенно в куклы. Он наблюдал, как странно некоторые девочки выстраивают порядок игры: они делают так, будто кукла всё время плохо себя ведёт, будто она не слушается, и её надо за это наказать. Вадим видел, с каким удовольствием, с размаху, девочки бьют своих ни в чём не повинных кукол. Маленькому Вадиму было жалко кукол, и он из-за них даже ссорился с девочками. Своих кукол он любил, обращался с ними бережно. Ещё любил накрывать чаепитие на маленьком деревянном столике, аккуратно расставлять крошечную пластмассовую посуду, с удовольствием примерял на запястья цветные браслетики, которые одалживали ему девочки. И как-то так само собой выходило, что на мальчиков он не обращал никакого внимания.
Окончательно Вадим растерялся, когда в восьмом классе, на школьном вечере, ему нестерпимо захотелось танцевать медленный танец с одним мальчиком из параллельного класса. Тогда взрослеющий Вадим впервые в жизни испытал такой мощный чувственный импульс, шедший откуда-то изнутри, против его воли, что спина под рубашкой моментально взмокла, а руки мелко задрожали. Вадим, испуганный воздействием этой неведомой силы, стыдясь самого себя, выбежал из школы без верхней одежды, несмотря на первый ноябрьский морозец, упал в засохшие кусты тёмного школьного двора и долго и горько плакал навзрыд. К своему громадному изумлению он вдруг ясно осознал всю тяжесть, щекотливость и нестандартность ситуации, в которой оказался не по своей воле. Вадим понял, как чудовищно несправедливо распорядилась судьба в отношении него и как непросто будет ему прожить жизнь в обществе, где подобные ошибки природы не понимаются и не прощаются.
Превратившись во взрослого мужчину, он довольно быстро узнал, какие бары или ночные клубы полагается посещать, чтобы не оставаться один на один с ночной пустотой, в каких садах предпочтительно прогуливаться по вечерам, чтобы насытить неутомимую юношескую плоть. Так продолжалось до тех пор, пока однажды Вадим не встретил Михаила, или Микки, как он впоследствии стал его называть. После первого же вечера Вадим почувствовал, что ему больше не придётся, ненавидя самого себя, скитаться по городу в поисках случайной добычи на один раз. Вадим будто прозрел: оказалось, другое тело способно быть не только источником наслаждения, оно способно восполнить недостаток банального человеческого тепла и душевной привязанности, о которой так много говорится, но которая так редко встречается.
Микки работал в театре художником по костюмам. Это был немного рассеянный молодой человек с наивным выражением лица, таящим в себе множество соблазнов. Его бронзовые близорукие глаза, такие же рассеянные, как и он сам, постоянно были спрятаны за линзами очков, а чёрные завитушки волос стянуты на затылке в хвост. В нём было что-то такое, что внушало доверие и притягивало Вадима. Именно Микки удалось вернуть Вадиму уважение и к жизни, и к самому себе. После их встречи, впервые за много лет, Вадим утратил свой жалкий вид, почувствовал себя менее уязвлённым и иначе посмотрел на мир. Вскоре его потрясло ещё одно необыкновенное открытие: благодаря Микки Вадим познал, что такое любовь.
Они часами наперебой о чём-то болтали, о каких-то пустяках, казавшихся им крайне важными. Заразительно хохотали, долго бродили по ночам мимо безжизненных мостов и потухших зданий в ожидании нового дня. А потом одновременно замирали, стоя рука об руку, и наблюдали медленный, ленивый восходящий шар белорыжего цвета, золотивший горизонт и подсвечивающий холодную реку. Усталые и замерзшие, они добирались пешком до дома и, улыбаясь друг другу утомлёнными взглядами, обрушивались на постель, бережно обнявшись, мгновенно засыпали, даже не раздеваясь. Они были такие же яркие и весёлые, как утреннее солнце. Им не было никакого дела до тревожного грохота наваливающегося на них дня. Вадим и Микки просто были бесконечно счастливы, и как всякие счастливые глупцы обещали друг другу, что проведут вместе миллион лет.
Но спустя совсем немного времени, всего лишь через два с половиной года, они расстались. Микки предложили выгодный контракт в Милане, и он сделал выбор не в пользу Вадима, не в пользу любви, которую Вадим желал больше всего на свете. Провожая Микки в аэропорту, держа в руках его чемодан, Вадим выглядел оскорблённым и уничтоженным, он содрогался от рыданий без слёз и даже тихонько постанывал от боли. Когда Микки скрылся за турникетом, Вадим ещё долго стоял, не двигаясь с места, он чувствовал себя страшно усталым, просто неспособным двигаться. Приехав домой, он немедленно принял внушительную, но безопасную порцию снотворных таблеток и попытался быстрее заснуть на той самой кровати, которую делил с Микки в течение двух с половиной лет. Он понимал, что теперь всё кончилось и что ему, скорее всего, никогда больше не увидеть Микки. Очень скоро он забудет запах его волос, игру глаз, манящие оттенки голоса. Думая о Микки, Вадим снова был не уверен в правильности и нужности собственной жизни. «Так уж ли необходимо пройти этот путь до конца? Да и зачем?» — всё время вопрошал сам себя Вадим. Он долго лежал на боку, скрючившись в позе зародыша, поджав ноги к животу, скрестив на груди руки, и с силой вдавливал голову в колени. Временами ему казалось, что кто-то наблюдает за ним свысока, за его бессильными муками, кто-то злобно смеётся, потешается над его любовью, и даже осуждает его. И тогда Вадим поспешно натягивал одеяло себе на голову.
