Как же я скучаю по своему пирожочку. Он стал моим лучшим другом, единственным человеком в этой жизни, который никогда меня не бросал. В некотором смысле я могу понять свою мать. Отказаться от него было для меня сложнее всего на свете.
Я знала, что мне простят мою роль в похищении, только если я умру ради ребенка. Полиция меня разыскивает, но, подозреваю, никто особенно не надеется найти меня живой. Если меня поймают, общественность меня просто линчует. Меня осудят и заклеймят. Но мне необходим был ребенок, чтобы мамины мнимые издевательства выглядели реалистично. Взрослую женщину, которую травит родная мать, все сочтут дурой. Другое дело – беззащитный младенец.
Ничто так не возмущает толпу – и присяжных, – как жестокость по отношению к детям. Уж я-то знаю. Удачи, мамуля. Посмотрим, как ты будешь выкручиваться.
Я еду несколько часов. Меня восхищает обилие зелени, ее видно даже с шоссе. Горы всегда рядом, они нависают надо мной то с одной стороны, то с другой. Все это намного красивее, чем кукурузные поля. Я включаю радио. Играет Sweet Dreams
[20] группы Eurythmics. Мама обожает эту песню. Интересно, где она сейчас. Я выключаю радио.
В конце концов я замечаю, что у меня заканчивается бензин, и сворачиваю с шоссе. Мне нужна заправка. Стоя на светофоре, я достаю свой одноразовый мобильник и пересматриваю видеозапись, на которой Мэри Стоун разговаривает с прессой. Я проматываю первые сорок секунд и нажимаю «Воспроизвести». Вот она стоит на возвышении и кричит в букет из микрофонов, заливаясь слезами. Миссис Стоун даже не догадывается, что любовь к драме сделала ее моей соучастницей.
– Я собственными ушами слышала, – восклицает Мэри, – как Пэтти Уоттс призналась в том, что травила и морила голодом Роуз Голд.
Я нажимаю на паузу и откидываюсь на спинку сиденья. Это видео я пересматриваю раз десять в день, не меньше. На светофоре загорается зеленый свет. Я жму на газ.
Ты сама виновата.
От моей матери требовалась такая малость – взять на себя ответственность за то, что испортила мне жизнь. Всего один раз сказать правду. Но мамочка упустила свой шанс. К тому же она меня недооценивала. Мама думала, что я не смогу, не посмею ее обмануть. Она так и не сумела забыть ту крошку Роуз Голд, которую воспитывала, – слабую, бесхребетную, беспомощную. Мама считала, что ее тупенькой дочурке не тягаться с таким хитрым стратегом, как она. Не смешите меня.
О, теперь-то она пытается наверстать упущенное, рассказывая каждому репортеру, который готов выслушать, что ее подставили, что это я все подстроила и теперь где-то прячусь. Но никто не хочет слушать лгунью, даже если она говорит правду.
Я сворачиваю на ветхую заправку и останавливаюсь возле бензоколонки. Наполнив бак, я захожу внутрь и оплачиваю бензин наличными. Потом я прохожу в глубь магазина и закрываюсь в туалете. Там снимаю парик и начинаю умываться над раковиной. Закончив с лицом, я мою подмышки, выворачиваю одежду наизнанку, чтобы не было видно пятен, и с минуту просто стою, обмахиваясь.
Мой взгляд скользит по отражению в зеркале и останавливается на волосах. Наконец-то они стали длинными, я всегда об этом мечтала. Кончики доходят мне до груди. Я перекидываю волосы через плечо и вдруг понимаю, на кого я стала похожа. Алекс Стоун. Несколько лет назад я бы все отдала, только бы стать ее точной копией. Но теперь я уже не хочу быть такой. Я не из тех, кто закатывает истерику из-за пары выпавших волосинок. Я намного сильнее Алекс.
Я выезжаю с заправки и останавливаюсь возле магазина. Всего несколько минут, и я нахожу как раз то, что нужно. Со своей покупкой я возвращаюсь в туалет на заправке. Если кассир и узнал меня, он ничем не выдал своего удивления. Заперев дверь, я достаю из сумки машинку для стрижки волос и принимаюсь за дело. Длинные русые пряди осыпаются на пол.
Я методично работаю машинкой, двигаясь по кругу. Ее жужжание переносит меня в маленькую ванную в нашем таунхаусе. Мне снова шесть лет, я сижу, скрестив ноги, с пеньюаром вокруг шеи, а мама бреет мне голову, то и дело напоминая о том, что мои волосы начнут выпадать клочьями, если не обрезать их под корень. Она обещает мне, что так я буду выглядеть лучше.
Впервые в жизни я сама приняла это решение. Я брею, брею, брею… Брею до тех пор, пока на голове не остается ни одного волоска. Теперь мои пряди лежат на полу таким плотным ковром, что я не вижу свои ступни. Пока, Алекс.
Я провожу руками по своей пушистой голове и широко улыбаюсь. Теперь, когда я снова начала есть, мое лицо понемногу округляется. Глаза уже не кажутся такими впалыми. Два ряда гнилых зубов поблескивают, скалясь на меня из зеркала. Я уже много месяцев не пытаюсь их прикрывать. Я сама не помню, почему так их стеснялась. Не такие уж они и ужасные. И пусть мои зубы кажутся хрупкими, на самом деле они достаточно крепкие. Я могу есть, держать язык за зубами и скрипеть ими от злости.
Большинство людей не любит долго злиться. Им кажется, что гнев поглощает и разрушает их, поэтому они отпускают его и забывают обиды. Но некоторые из нас ничего не забывают и никого не прощают. Мы каждый день точим свои топоры, они всегда наготове. Мольбы о пощаде для нас все равно что леденцы, хрустящие на зубах. Говорят, тяжело постоянно таскать с собой груз обид.
Хорошо, что мы такие сильные.
