Звенит дверной звонок. Я тут же встаю, но Роуз Голд обгоняет меня и слегка приоткрывает дверь. По дому разносится наполненный теплотой голос Мэри Стоун.
– Как дела, милая? Хоть немного удается поспать? – Я скучаю по беспокойству и искренней заботе, которую, я уверена, сейчас выражает лицо Мэри. Раньше вся эта доброта была для меня. Когда у меня выдавались особенно тяжелые дни с Роуз Голд, Мэри приносила мне тарелку кексов или графин холодного чая. Мы садились и разговаривали часами.
– Я в порядке, – бормочет Роуз Голд.
Я поднимаю переноску и выхожу к двери.
– Малыш Адам у нас бойкий, – говорю я, открывая дверь шире.
Мэри Стоун ни капли не изменилась за пять лет: стрижка умной мамочки, скучное, но вызывающее доверие лицо, слишком много розового в одежде. Благослови ее Господь.
Глаза Мэри чуть не вылезают из орбит, а рот широко раскрывается при виде меня. Иногда она просто ходячее клише.
– Здравствуй, Мэри, – ласково говорю я. – Как же давно мы не виделись.
Я тянусь к ней, чтобы обнять, но Мэри отшатывается.
Она поворачивается к Роуз Голд и, теребя брошку в виде бабочки из страз, приколотую к блузе, спрашивает:
– Чья это была идея?
Моя дочь не смотрит ей в глаза.
– Моя. Маме было некуда идти.
Мэри прищуривается:
– Я знаю, куда ей пойти.
Несомненно, это самое агрессивное заявление из всех, что я когда-либо слышала от смиренной овечки Мэри Стоун. Видимо, не всегда любовь в разлуке крепнет.
– Я так скучала по тебе, Мэри, – принимаюсь лепетать я. – Все время о тебе вспоминала.
Мэри хватается за дверной косяк. Ее лицо багровеет, а костяшки пальцев белеют. Интересно, как сильно нужно хлопнуть дверью, чтобы оттяпать кому-нибудь палец? Мэри выхватывает у меня переноску и заглядывает внутрь, как будто боится, что я заглотила Адама целиком на завтрак. Пора купить себе черную остроконечную шляпу.
Мэри поворачивается к Роуз Голд:
– Может, зайдешь ко мне после работы? Обсудим новости…
Роуз Голд пожимает плечами, втянув голову и глядя в пол. При виде этой смиренной версии моей дочери я почти начинаю скучать по маньячке, которая орала на меня на заднем дворе полчаса назад.
– Я бы с удовольствием присоединилась, – встреваю я. – Нам тоже нужно столько всего обсудить!
– Я не желаю видеть тебя в своем доме, – отвечает Мэри. – Больше никогда.
Она сжимает переноску и спешит по подъездной дорожке к своей машине. Похоже, можно с уверенностью сказать, что меня в этом районе больше не любят.
Я шагаю за порог прямо в туманное и облачное утро. Мэри пристегивает переноску Адама к заднему сиденью. Мой взгляд привлекает движение на другой стороне улицы. В темном окне заброшенного дома стоят, уставившись на меня, три тени. Они не исчезли, даже когда увидели, что я их заметила. Один из трех силуэтов скрещивает руки на груди. В ответ я делаю то же самое, хотя волоски у меня на руках встают дыбом. Я бросаю взгляд на подъездную дорожку. Мэри уже уехала. Снова взглянув на заброшенный дом, я вижу, что фигуры тоже успели исчезнуть. Помотав головой, я возвращаюсь в дом и запираю за собой дверь.
Дочь смотрит на меня выжидающе.
– Репортеры умудрились ввести в заблуждение целый город. – Я пожимаю плечами.
– Люди могли бы и простить тебя, если бы ты перестала делать вид, что все в порядке, – замечает Роуз Голд.
– Милая, после пяти лет в тюрьме, куда тебя отправили за преступление, которого ты не совершала, хочется наверстать упущенное, – возражаю я. – Я не стану тратить время и строить из себя виноватую, когда это не так.
Роуз Голд на мгновение сжимает зубы, однако тут же расплывается в улыбке. Может, Мэри Стоун и способна на такое повестись, но от родной матери злость не скроешь.
– Мне пора на работу, – говорит Роуз Голд. – Вернусь около шести.
Захлопнув за собой дверь, она идет к гаражу. Из окна гостиной я вижу, как дверь открывается. Роуз Голд задним ходом выезжает на подъездную дорожку, затем останавливается и несколько секунд сидит, уставившись на меня. Я смотрю на нее. Она презрительно кривит губы. Это выражение я видела на ее лице всего один раз: двадцать второго августа две тысячи двенадцатого года, в день, когда она вышла давать против меня показания.
В ту среду в зале суда стояла ужасная духота. Зрительские места были забиты. Почти все жители Дэдвика явились на слушание, чтобы сунуть свой нос в чужие дела. Репортеров тоже было пруд пруди: они не могли устоять перед искушением наплести еще больше вранья. Мой представитель – некомпетентный государственный адвокат, которому самое место за стойкой в пункте выдачи медицинской марихуаны, – нервно обмахиваясь, ерзал на стуле. Впервые увидев этого человека в мешковатом костюме, я поняла, что обречена.
Прокурор только что закончил допрашивать одного из педиатров, лечивших Роуз Голд. Этот имбецил заявил, что я вела себя «подозрительно» во время приемов. Забавно, что десять лет назад он ни слова не сказал о моем поведении. Не сообщил об этих «странностях» ни своему начальству, ни органам опеки. По-моему, прокурору удалось установить лишь то, что главный свидетель обвинения – величайший болван, еще один жадный до славы лгун, вооруженный небылицами. Врач вернулся на свое место.
Прокурор стоял, вздернув подбородок и гордо расправив плечи, строил из себя героического борца за справедливость. Он посмотрел на свои шпаргалки, лежавшие на столе, и повернулся к судье.
– Ваша честь, сейчас я хотел бы вызвать в качестве свидетеля Роуз Голд Уоттс.
У меня внутри все сжалось. Мой адвокат говорил, что Роуз Голд даст показания против меня, но я надеялась, что она все же откажется еще до заседания. Я повернулась, чтобы посмотреть на дочь, которая сидела на своем обычном месте, зажатая между Алекс и Мэри Стоун. Роуз Голд жила в их доме последние шесть месяцев, с того момента, как меня арестовали. Мне было запрещено с ней разговаривать.
Алекс приобняла Роуз Голд за плечи. Вот же маленькая обманщица. Может, репортеры и поверили в спектакль, который разыгрывала Алекс, изображая заботливую лучшую подругу, но я-то знала, что ей нужны были только личные пятнадцать минут славы. До судебного процесса этой лгунье было наплевать на Роуз Голд.
Моя дочь встала. Кардиган висел на ее острых плечиках, глаза были широко раскрыты, она слегка пошатывалась, как будто могла в любой момент упасть в обморок. Ее кожа была бледнее, чем обычно. С виду Роуз Голд не выглядела на свои восемнадцать.
Моя дочь была в ужасе. «Сядь, – хотела сказать ей я. – Давай отменим весь этот фарс. Я отвезу тебя домой, уложу в кроватку, и мы снова будем сочинять сказки про принцесс и волшебство в далеких странах».
Роуз Голд неуверенно сделала шаг вперед, потом еще один, и еще, и вот она оказалась так близко, что я могла протянуть руку и коснуться ее. Нужно было остановить ее. Я не могла допустить, чтобы она и дальше себя мучила.
