Роуз Голд закрывает за собой дверь ванной. Включается душ. Посмотрев на гору грязной посуды в раковине, я решаю оставить ее на потом. Кто знает, как долго мне позволят возиться с внуком? Я кладу Адама лицом вниз на ковер в гостиной. Головка малыша покачивается, когда он пытается ее приподнять. Я хлопаю, восхищаясь им и его крепнущей шеей. Он показывает мне язык, щекастый бесенок!
С того места, где я сижу, мне видно угол кухни, там стоит высокий пластиковый детский стульчик. Адам пока слишком мал для него. Возможно, это еще одна вещь, которую Роуз Голд нашла у соседей. Мой деревянный стульчик когда-то стоял в том же самом углу. Адам смотрит на меня большими карими глазами. Я что-то лепечу ему. Его нижняя губа начинает дрожать, он открывает рот, готовясь закричать. Я поднимаю Адама на руки, хватаю его шапочку и плотное одеяло и бегу к боковой двери, ведущей на задний двор. Я в состоянии обеспечить хотя бы двадцать минут покоя для Роуз Голд.
Малыш заходится плачем, и я пускаю в ход свои старые приемы. Я укачиваю его широкими движениями. Сую соску ему в рот. Пытаюсь заставить его отрыгнуть еще немного. Ничего не помогает: Адам продолжает вопить.
– Кто нагадил тебе в ботинки? – спрашиваю я у младенца. Тот не реагирует.
Не скоро мне удается его успокоить. Адам все еще не умолк окончательно, но теперь он хотя бы просто хнычет, а не вопит. Вчера он был таким тихим, что я сочла его спокойным малышом. Я продолжаю его баюкать.
Задний двор срочно нужно привести в порядок. Мой отец стриг траву так же коротко, как волосы у себя на голове, ни травинки не оставлял. Теперь двор зарос. Местами видны засохшие участки. Что-то такое, наверное, можно увидеть возле дома с привидениями. На толстой ветви дуба до сих пор висят наши самодельные качели, только красное сиденье выцвело до розового. Отец соорудил их, когда я была маленькой. Он проверил их раз двадцать, прежде чем нам с Дэвидом разрешили на них сесть.
Дверь распахивается. Роуз Голд выскакивает на улицу, завернутая в полотенце и с мокрыми волосами.
– Что ты с ним сделала? – кричит она. Ее взгляд мечется по двору до тех пор, пока не находит Адама, которого я держу на руках.
– Мы все это время были здесь, – спокойно отвечаю я. – Адам начал шуметь, я не хотела, чтобы он мешал тебе мыться. Он только-только успокоился.
Роуз Голд продолжает вопить:
– Я думала, ты сбежала! – Ее глаза широко распахнуты, как у испуганной лошади. Кажется даже, что у нее вот-вот пойдет пена изо рта.
– Ш-ш, – говорю я, стремясь остановить ее истерику.
Услышав крики Роуз Голд, Адам снова начинает плакать. К моему удивлению, на глазах Роуз Голд тоже выступают слезы. Она вырывает у меня малыша и крепко прижимает к себе. Как бы у него что-нибудь не сломалось от таких объятий.
– Я просто хотела помочь, – оправдываюсь я, шокированная этой сценой. Неужели моя дочь не знает, что если бы я хотела украсть ее ребенка, то продумала бы все намного лучше. Мы, Уоттсы, всегда отличались вниманием к деталям.
Роуз Голд разворачивается и уходит с ребенком в дом. Она босая, острые лопатки торчат над полотенцем. Они напоминают мне Роуз Голд в детстве – больную Роуз Голд. Она захлопывает за собой дверь. Во дворе снова воцаряется тишина.
Я испытываю легкое чувство вины за то, что расстроила ее, но зато я узнала кое-что очень важное. Когда Роуз Голд приехала за мной вчера, я заметила в ней некоторое самодовольство, уверенность, которой раньше не было. Она привезла меня в этот дом, прекрасно зная, что здесь мне будет плохо. Решила вцепиться в уязвимое место? Что ж, слабости есть у всех. И теперь мне известна ее слабость.
Я возвращаюсь к двери, вхожу в дом и на цыпочках крадусь по коридору. Ее комната закрыта. Я прижимаюсь ухом к двери и напрягаю слух. Деревянные половицы скрипят под ногами Роуз Голд. Она успокаивает Адама, повторяя тихое «ш-ш». Он умолкает. Потом она произносит какую-то фразу. Первую половину я не слышу, потому что слова сказаны шепотом.
– … скоро. Обещаю. – Ее голос дрожит. – Прости.
Что скоро? Что произойдет? Наверное, она что-то задумала. Планирует издеваться надо мной в этом доме? Выгнать на улицу? Причинить мне вред физически? Роуз Голд слишком слаба для того, чтобы справиться со мной, и я с трудом могу представить, что она применит насилие, но, пожалуй, исключать ничего нельзя.
Я простояла у двери еще с минуту, но Роуз Голд больше ничего не сказала. Вдруг половицы перестают скрипеть, так что я решаю прокрасться в гостиную. Там я сажусь в кресло и начинаю думать. Когда я вышла на свободу, то протянула дочери оливковую ветвь, надеясь начать сначала. И вот как Роуз Голд мне ответила? Она не только отказывается брать на себя ответственность за свои поступки, но и рассчитывает проучить меня. Будь я послабее, сбежала бы, поджав хвост. Но нет, я не брошу свою дочь в такую трудную минуту. За всей этой злобой и коварными планами прячется молодая женщина, которой просто нужна мать. Пусть думает, что держит ситуацию под контролем. Она здесь не единственная Уоттс, и я тоже умею строить планы.
Как я уже сказала, теперь мне известно ее слабое место: Адам. Я дожидаюсь момента, когда дочь выйдет из комнаты. Через полчаса замок в хозяйской спальне щелкает. Роуз Голд идет на кухню, кладет бутылочку молока в холодильник, моет молокоотсос в раковине и убирает его в рюкзак.
– Извини, – шепчет она, выходя в гостиную. На ней брюки цвета хаки и темно-синяя рубашка с маленьким логотипом «Мира гаджетов», вышитым на груди. На плече у нее рюкзак со всем необходимым для сцеживания молока. Она ставит на пол детскую переноску, в которой лежит закутанный Адам. – Я что-то психанула.
– К материнству привыкать непросто, – говорю я с вымученной искренностью.
Роуз Голд не отвечает.
– Я рядом, милая, и готова помочь.
Я окидываю ее внимательным взглядом, ища подсказку. Даже сейчас, когда на ней рубашка с длинными рукавами и брюки, заметно, что она похудела. А тогда во дворе, завернутая в одно полотенце, моя дочь выглядела совсем осунувшейся. Я вспоминаю ее еженедельные визиты в тюрьму на протяжении последнего года. Она выглядела нормально, а потом, когда начал расти живот, еще больше располнела. Разумеется, некоторые матери после родов быстро теряют вес, набранный во время беременности, но я не ожидала, что Роуз Голд вернется к своей прежней форме. Такой худой она была в шестнадцать лет.
Подростком моя дочь была похожа на сутулый скелет с острыми коленками и локтями. Она перестала расти, достигнув полутора метров. Роуз Голд всегда мучительно стеснялась собственного тела. Тогда я пыталась убедить ее, что худоба – это модно. Я говорила, что миллионы девчонок готовы умереть за такое тело, как у нее, но она продолжала стыдиться себя. Ко всему прочему, грудь у нее была плоской, как доска. Роуз Голд застряла в теле ребенка.
Это все было до того, как у нее прошли аллергии на еду. До того, как удалили пищевой зонд. Раньше у ее худобы была причина – болезнь. Теперь моя дочь здорова. По крайней мере, так она мне сказала.
