– Мне нужно было действовать, – сказала я вместо этого, – но я боялась сделать это сама, поэтому обратилась к подруге, про которую уже говорила, и она помогла мне сделать правильный выбор.
– Вы не скажете мне ее имя?
Я покачала головой. Алекс была бы очень рада вниманию, но это была моя история, а не ее.
– Понимаю.
Мы с Винни поговорили о судебном процессе. Я рассказала ему то, что он и так мог узнать из тогдашних новостей: никто в Дэдвике не выступил в защиту мамы. Один из моих бывших врачей дал показания. Он изначально подозревал, что «дело нечисто». Но именно из-за моих показаний она отправилась в тюрьму.
На следующее утро «Вестник Дэдвика» вышел с кричащим заголовком: «СУДЬЯ: ЯДОВИТАЯ ПЭТТИ ДОЛЖНА ОТВЕТИТЬ ЗА СВОИ ЗЛОДЕЯНИЯ». Репортеры писали тогда, что никогда еще в истории нашего округа присяжные не принимали решение так быстро. Маму признали виновной в жестоком обращении с ребенком при отягчающих обстоятельствах и посадили на пять лет. Ей запрещалось контактировать со мной до тех пор, пока я сама этого не захочу. Она провела в тюрьме уже несколько месяцев. Я впервые в жизни так долго с ней не разговаривала.
Мне хотелось уйти из кафе, убежать как можно дальше от Винни Кинга. Его интересовала только Роуз Голд из цирка уродов. Но я продолжила отвечать на его вопросы. Винни просто инструмент. Он нужен, чтобы донести мою версию правды. И без него у меня не будет денег на зубы. Я уже видела свою ослепительно белую улыбку. Незнакомцы будут улыбаться мне в ответ вместо того, чтобы морщиться.
«Мой маленький боец», – произнес мамин голос.
– Как думаете, почему ваша мама – простите мне мой французский – так долбанулась? Какая-нибудь детская травма? – Теперь Винни явно получал удовольствие.
– Кто знает, – ответила я и посмотрела в окно. Сосулька сорвалась с крыши и разбилась о тротуар.
Винни следил за мной, облизывая зубы. Я пыталась понять, осмелится ли он спросить про то, что интересует его больше всего.
– У вашей мамы, судя по всему, не все в порядке с головой. Вам ее не жаль?
«Ужасно жаль», – готова была закричать я.
Но людям не нравятся истории о прощении. Они хотят видеть, как горят мосты. Им нужна драма, на фоне которой их собственные жизни покажутся нормальными. Я уже начинала это понимать.
Я отвернулась от окна и уставилась на Винни. Я представила, как очередная падающая сосулька вонзается в голубой глаз. И получается глазной шашлык.
– Ни капельки, – соврала я.
5.
Пэтти
МЫ С РОУЗ ГОЛД стоим у двери дома, где я выросла. Я с трудом сдерживаю крик, рвущийся из горла. Я забираю у дочери Адама, потому что ей нужно найти ключи в сумочке. Держа на руках малыша, глядя на то, как шевелятся его пальчики, я успокаиваюсь и вспоминаю, почему я здесь.
Роуз Голд вздыхает с досадой и глубже зарывается в сумку. Пока дочь ищет ключи, я осматриваюсь. Справа от гаража начинаются заросли. Когда я была маленькой, там был целый лес, но к тому времени, когда я покинула этот дом, половину деревьев вырубили, чтобы построить торговый центр.
Через улицу стоит жалкая развалина, принадлежавшая Томпсонам. Помню, двое мальчишек, их сыновья, постоянно возились с металлоломом во дворе. Их лица всегда были в грязи, даже утром. «Как варвары», – ворчала моя мать, глядя на них из окна.
Томпсоны привлекали меня, потому что у них была лошадь. Правда, я никогда не видела, чтобы она выходила из загона. Но в один прекрасный день она исчезла. И сами Томпсоны тоже. Никто не знал, куда они подевались, но свой хлам они забирать не стали. Теперь их двор, заросший травой по колено, завален покрышками и упаковками от фастфуда. Думаю, здесь по-прежнему тусуется местная шпана. Поверить не могу, что Пибоди так и не заставили никого убраться на заброшенном участке. Такое уродство прямо под окном.
За гаражом сохранилась площадка для бассейна, которую мы строили вместе с отцом и моим братом Дэвидом. Я делаю несколько шагов в ту сторону. Дерево потрескалось, краска облупилась, а огромная дыра в центре площадки по-прежнему пустует. У отца были грандиозные планы: он хотел построить наземный бассейн, но так и не закончил его.
Роуз Голд наконец вытаскивает ключи из сумки, открывает дверь и перешагивает порог, но перед этим забирает у меня Адама.
– Привет, красавчик.
Она улыбается, покачивая малыша, гладя его по щекам и целуя в лобик. О родной матери она забыла. Ей важен только он. Нужно будет исправить эту ситуацию.
Я вхожу следом за Роуз Голд в дом и оказываюсь в нашей старой гостиной. Стены по-прежнему покрыты панелями из темного дерева. Ковер стального цвета совсем истерся, его пора заменить. Мебели немного: два коричневых кресла, журнальный столик и старенький телевизор. Стены голые: ни семейных фото, ни картин – ничего нет. Невероятно, но дом стал еще более неуютным, чем раньше.
– И давно ты сюда переехала? – спрашиваю я.
Роуз Голд жестом велит мне следовать за ней по коридору, ведущему к спальням.
– Несколько месяцев назад. Я пока не успела здесь ничего отремонтировать. Все время уходит на малыша.
Мы подходим к спальне моих родителей. Она закрыта. Роуз Голд толкает дверь.
Первое, что бросается в глаза, – это цвет, точнее его отсутствие. Все в комнате белое: и стены, и покрывало на кровати, и комод. Даже детская кроватка, стоящая в углу, сделана из белого дерева. А я готова была поспорить на свою левую грудь, что увижу какое-нибудь сочетание розового, фиолетового и аквамарина. Это были любимые цвета моей дочери.
Кровать аккуратно заправлена, хотя подушка с одного края примята, как будто из нее вырвали часть набивки. На стенах нет ни фотографий Адама, ни моих, ни чего-либо еще. Все чистое, четко организованное и обезличенное. Комната напоминает мне нечто среднее между палатой в психушке и монашеской кельей.
Я понимаю, что Роуз Голд ждет моей реакции, поэтому киваю:
– Тебе подходит.
Она идет дальше и открывает дверь в мою детскую спальню:
– Я подумала, что ты можешь пожить тут.
Стены покрашены губкой в сиреневый цвет. Единственный предмет мебели в комнате – это хлипкая двуспальная кровать с простым белым бельем. Пожалуй, глупо было бы ожидать, что дочь отдаст мне главную спальню. Теперь хозяйка она, а я просто гость, хоть и рассчитываю сделать все, чтобы задержаться здесь надолго.
Проследив за направлением ее взгляда, я смотрю наверх. На потолке нарисованы два огромных и очень реалистичных глаза. Я отскакиваю назад, вскрикнув. Бледно-голубые глаза смотрят на меня так, словно я их расстроила.
Роуз Голд усмехается:
– У семейки Пибоди было странное чувство юмора.
Мне с трудом верится, что это «произведение искусства» нарисовано по заказу Пибоди. Даже в молодости они принадлежали к тому типу людей, для которых вечерняя партия в шахматы – уже бешеная тусовка. Такие, как они, украшают дом школьными поделками детей. А эти глаза нарисовал кто-то талантливый.
