Через приятеля-рыбака он нашел для нее место официантки в Гангаме, в отеле-ресторане, который работал круглый год. Зарплата здесь была больше, чем в округе, да еще предоставлялась небольшая комната. Таким образом, она смогла уехать из Валь-Андре без особых затруднений и была довольна, что ей не пришлось далеко переезжать. И в этом приятном заведении она случайно узнала о смерти Ивона из газеты, оставленной клиентом на столе. Ничего не соображая, она десять раз перечитала заметку. А потом поднялась в свою комнату и заперлась там. Она долго лежала обессиленная на кровати, свернувшись в комочек, как маленький зверек, пока хозяин отеля не пришел за ней. Некоторое время она еще работала в каком-то оцепенении, но вскоре уволилась. Сын, которого она поручила заботам одной пожилой дамы, томился без нее и скучал, но она не чувствовала в себе сил им заниматься. Проходили дни, и ее горе постепенно превращалось в гнев против Маэ. Когда она узнала, что панихида будет проходить в Эрки, она решила приехать на нее вместе с сыном и выложить всю правду в лицо женщине, которую она ненавидела.
– Что ты смотришь, Артур?
Ружейная пальба на экране вывела ее, наконец, из задумчивости.
– Ну это, как его… – пробормотал мальчик.
Слишком часто предоставленный сам себе, он плохо говорил и был немногословен.
– Какие-то ужасы, – сказала она без особой убежденности.
– Нет, это здорово!
Вздохнув, Розенн отвернулась. Она любила своего мальчика, хотя и не знала, как себя вести с ним. И, поскольку она его любила, ей нужны были деньги, чтобы дать ему приличное воспитание. Она могла бы попросить помощи у родителей Ивона, но его отец умер два года назад, а мать с трудом существовала на скудную пенсию. К тому же эти люди когда-то были в восторге от помолвки Ивона с Маэ Ландрие, и Розенн больше не хотела иметь с ними дело. Как-то, спустя несколько месяцев после трагедии, она привезла им показать внука, но они выслушали ее историю с таким недоверием, как будто она все это придумала. Даже при виде свидетельства о рождении, которое она сунула им прямо под нос, они скептически качали головами и хмурились. Испив полную чашу унижения и разочарования, она уехала и поклялась больше никогда не возвращаться. Что касается ее собственных родителей, об этом лучше было вообще не думать, поскольку уже лет десять она не давала о себе знать. Оставался только один человек, к которому она могла обратиться, – та самая Маэ. Если эта женщина действительно любила Ивона, может, она не останется равнодушной к судьбе его сына? Раз она не успела выйти замуж и родить с ним детей, то наверняка будет взволнована сходством Артура с отцом. Розенн знала, где живет Маэ, но не находила в себе смелости пойти к ней. От мысли, что придется просить милостыню у злейшего врага, она заболевала и ее накрывала волна гнева, но выбора не было. Ее банковскую карту заблокировали, чековую книжку тоже, последние сбережения растаяли. После того, как она заплатит за комнату и сводит Артура в блинную, ее кошелек окончательно опустеет.
Она взяла брошенный на подушку пульт и выключила телевизор.
– Ну, мама! – сердито запротестовал Артур.
– Вставай, пойдем погуляем в порту.
– И будем есть мороженое?
– Нет, я придумала кое-что получше.
– «Макдак»?
– Нет.
– Тогда я не хочу.
Он потянулся к пульту, но она высоко подняла руку.
– Мне надо кое с кем встретиться. С одной дамой.
– Какой?
– Ты ее не знаешь.
– Она добрая?
– Посмотрим.
– А можно я останусь здесь? Обещаю никуда не уходить…
– Конечно, нет.
Она весело протянула ему курточку:
– Одевайся, дорогой, а потом пойдем есть блины!
Понимая, что она собирается использовать его для торга, Розенн почувствовала смутную вину, но тут же отогнала от себя эту неприятную мысль. Как это ни было парадоксально, она использовала Артура для его же блага. Взъерошив сыну волосы, она чмокнула его в шею и взяла дорожную сумку.
* * *
Алан перенес всех пациентов на утро, решив во второй половине дня устроить себе отдых. Теперь, когда стало рано темнеть, ему хотелось воспользоваться последними светлыми вечерами. Перед отъездом из Ламбаля он заехал за покупками, и, вернувшись домой, пошел седлать свою кобылу. Прогулка в лесу с Пат – именно то, что ему было нужно. Среди дубов, буков и каштанов, которые почти не тронула желтизна, он выехал на тропу, с которой начинался его любимый маршрут. От Сент-Обена до Сен-Симфориана он изучил каждую тропинку, знал, в каких местах рельеф позволит ему пуститься галопом, а где перейти на шаг, чтобы понаблюдать за дикими животными. Они часто подпускали его к себе совсем близко, учуяв запах не человека, а лошади. Когда Алан был студентом, ему бы и в голову не могло прийти, что он может испытывать такую безмятежность, такое наслаждение от простого созерцания природы. В то время верховая езда была для него соревновательным видом спорта; участвуя в университетских и региональных состязаниях, он обращал внимание только на препятствия впереди, а не на пейзажи, которые их окружали. Двадцать лет спустя он научился никуда не торопиться.
Горести и разочарования, постепенно изменив его восприятие вещей, изменили и его характер. Он научился беречь себя, не бросаться в омут очертя голову. Отныне он наслаждался каждой приятной минутой, осознавая ее быстротечность, и больше не полагался на других в надежде, что они наполнят его жизнь. Избавившись от Мелани и ее безумных амбиций, он больше не имел ни малейшего желания богатеть. Но как ограничить поток пациентов? Благодаря его репутации их становилось все больше; многие приезжали издалека, и он был вынужден попросить Кристину вежливо отказывать некоторым из них.
«Работа меня интересует постольку, поскольку я могу делать ее без спешки. Не устраивайте мне конвейер из пациентов, иначе мы будем каждый день заканчивать за полночь!» – часто повторял он ей. Кристина закатывала глаза, но меняла график приема.
Он отвел в сторону ветку, выехал из густого подлеска и пустил кобылу вскачь по самой просторной тропе. До заката еще было время, несмотря на царящие в лесу сумерки. Алан знал, что Патурес несет его галопом по легендарной земле. Все леса Бретани, даже такой малоизвестный, как Пемпон, ошибочно называемый Броселианд, были полны укромных лощин, потаенных прудов и служили обиталищем лесных духов. Достаточно было наткнуться на крошечную полянку, освещенную тонким, как лезвие шпаги, солнечным лучом, пробивающим кроны деревьев, чтобы поверить в волшебство. В детстве Алан всегда засыпал под сказки, которые рассказывала ему своим мелодичным голосом мать. Его брат, который был на четыре года старше, подсмеивался над всеми этими историями о друидах и феях, но Алану никогда не надоедало их слушать.
Он пришпорил Пат, чтобы перескочить через канаву в конце дороги, а потом бросил поводья и пустил кобылу шагом. Порой он скучал по брату, хотя они и общались по скайпу. Людовик жил и работал в Нью-Йорке. После смерти отца мать переехала к нему, и, похоже, ей там очень нравилось, тогда как Алан не представлял себе жизнь в чужих краях.
