– Шарлотта?
– Да?
– Мне хотелось бы пройтись сегодня, если ты не откажешься. Может быть, днем?
– О, да… да! Конечно! Я могу собрать нам обед. Мы можем поесть в парке.
Среди людей? Что-то не хочется. Но у нее такой счастливый голос.
– Почему бы нет? Как пожелаешь.
– Здорово!
Шарлотта разговаривала со мной как-то иначе. Наш поцелуй на ее губах раскрашивал ее слова, вызывал у нее улыбку.
Глупец. Какой же ты глупец.
Шарлотте не нужны мои жалкие заигрывания, мои потуги на романтику. Я вчера мало что соображал, измученный болью и полностью обессилевший. Я – ее босс, она – мой работник.
Воспоминание о ее податливых нежных губах ударило в голову точно мяч для боулинга, снеся ровненько выстроенные доводы один за другим. Но этого больше не должно повториться. Нельзя, чтобы между нами что-то было.
К черту надежду. Как сказал Харлан, объективная реальность гораздо лучше. И она такова, что я не должен навязываться Шарлотте, не должен осквернять ее красоту своей мерзостью. И не сделаю этого.
Я начал говорить, что, возможно, прогулка не очень хорошая идея, но Шарлотта уже удалялась, не слушая меня.
– Пойду все соберу. Встретимся, когда ты будешь готов.
Она улыбалась. Мне не нужно было этого видеть, я чувствовал ее улыбку. После ее ухода я рухнул на подушки.
– Черт.
* * *
Я осторожно принял короткий душ и оделся. На это у меня ушло почти полчаса. Похоже, скорость теперь не мой конек.
Подотри сопли, неженка. С теми днями покончено с большой буквы П.
Я спустился вниз, собираясь сказать Шарлотте, что передумал и что не хочу идти на прогулку. Но что тогда делать? Она моя помощница, и я не в состоянии ни минуты более торчать в этом гребаном доме.
– Я собрала нам обед, – сообщила Шарлотта. Послышался скрип плетеной корзины для пикника. – Бутерброды, фрукты, сыр, вино…
– Французский пикник? Люсьен одобрил бы.
– Тебе нравится «Каберне»? Ты не сильно привередливый? Я не спросила, какое вино ты предпочитаешь.
– Мне все равно, какое вино ты возьмешь. Я не пью.
– Совсем?
– Совсем. В «Планете Х» много любителей приложиться к бутылке, но я никогда не пил. Алкоголь – не мое. Я всегда любил естественный кайф и похмелью ни дня бы не отдал.
– Оу.
– Но я совсем не против, чтобы выпивали другие, – поспешно добавил я, – так что смело бери вино.
– В другой раз, – ответила Шарлотта. – Лучше мне оставаться трезвой, ведь я буду вести тебя по людным улицам.
– С этим не поспоришь.
Она фыркнула и, судя по звукам, пошарила рукой в корзине. Бутылка звякнула, когда Шарлотта поставила ее на кофейный столик.
– И корзина сразу легче стала.
– Я ее понесу, – протянул я руку.
– Эм… уверен?
Во мне вспыхнуло раздражение. Не на Шарлотту, а на то, что во мне видели человека, которому нельзя доверить корзину. Вдруг выроню по дороге?
– Уверен, – ровным голосом сказал я.
– Да-да, конечно, – торопливо отозвалась Шарлотта, и ее сладкий аромат усилился, когда она подошла ближе и вложила мне в ладонь ручку корзины.
Держа ношу в правой руке, а ладонь Шарлотты в левой, я направился к лестнице.
– О! Ты взял лекарство от мигрени?
– Нет, не подумал об этом.
– Как же так! Ты же вышел в люди. Береженого бог бережет.
«Вышел в люди». Боже, ну и глупышка. Миленькая восхитительная глупышка.
Шарлотта поднялась наверх, а я спустился вниз и ждал ее в прихожей, пытаясь изо всех сил не думать о нашем поцелуе.
– Вот и я, – она сбежала по ступенькам и вложила мне в руку пузырек с таблетками. – Готов? – ее голос лучился оптимизмом.
Мы отправились в путь.
* * *
И двух минут не прошло, как я уже напрягся. Казалось, корзина в руке помешает мне защититься от невидимых препятствий, и я начал понимать, почему слепые пользуются тростью.
И тем самым показать всем свою беспомощность? Нет уж, спасибо.
По дороге Шарлотта описывала все, что нас окружает, и пустой мрак в сознании медленно заполнялся машинами, зданиями и деревьями. Воспоминания о Нью-Йорке сливались со словами Шарлотты. Рисовавшиеся в голове картинки, разумеется, не шли ни в какое сравнение с реальностью, но все же это намного лучше, чем ничего.
Шарлотте прекрасно удавалось вовремя уводить меня от разных препятствий вроде бордюров и неровностей на тротуарах.
Боже! Я катался на лыжных трассах, где под снегом, точно мины, таились камни, готовые вдребезги расколоть мне кости. Теперь я могу растянуться на асфальте из-за какой-то долбаной трещины. Смех да и только.
Во мне полыхнула ярость, но я ее погасил, поклявшись себе: Шарлотта никогда больше не пострадает от вспышек моей злобы.
– Мы в парке, – сказала она. – На Земляничных полях. Ты тут был?
– Нет. А может, да. Возможно, Люсьен водил сюда нас с сестрой, когда мы были детьми. Не знаю.
– Уверена, ты бы запомнил, если бы был здесь. Тут находится мемориал Джону Леннону. С большой надписью на асфальте: Imagine.
– Не помню такого.
– Описать тебе это место?
– Конечно. Спасибо.
Шарлотта описала идущую через парк дорожку, затем черно-белый мозаичный мемориал. По ее словам, он усыпан красочными цветами, которые люди оставляют здесь в дань уважения. Я слышал голоса и шаги, запах цветов и хот-догов, чувствовал кожей прохладу тени.
Мы пошли дальше. Шарлотта вывела нас из тени на солнце, и под ногами оказалась трава. Послышался шорох разворачиваемого покрывала, которое Шарлотта, наверное, несла под мышкой. Мы сели на него, пока она распаковывала еду, ко мне вернулось зудящее и неприятное ощущение чужих взглядов.
– Тут людно, – заметил я.
– Не особо. От ближайшего человека нас отделяет не менее двадцати футов.
Я кивнул.
– Никто на тебя не смотрит, поверь мне, – добавила Шарлотта и дала мне сэндвич.
Мы ели и болтали о том, о сем. Этот день должен был быть чудесным, одним из лучших после несчастного случая, но я чувствовал себя до странности опустошенным. Словно радость и спокойствие этого дня совсем рядом со мной, стоит лишь руку протянуть, но я в своей вечной тьме не знаю, с какой стороны за них ухватиться.
– Ты в порядке? – спросила Шарлотта.
– Не знаю. Я так привык постоянно злиться, что сейчас ощущаю какое-то внутреннее оцепенение.
