Как бы то ни было, он продолжал двигаться дальше – пядь за
пядью, упрямо вперёд, сквозь усталость и боль, сквозь пелену, застилавшую разум
и зрение.
И вот тут несчастному кобелишке неожиданно повезло. А может,
не повезло, а выпала награда за подвиг терпения и упорства. Когда он ползком
миновал поворот, откуда уже видна была речная урёмина
[24]
,
пёсик увидел на мостике двоих детей, двух маленьких девочек, пускавших по
течению кораблики из коры. А рядом с ними…
Рядом с ними, присматривая за неразумными человеческими
щенками, способными по глупости свалиться в воду или ещё какую беду на себя
навлечь, сидел пёс. Неприступно могучий кобель с иссиня-вороной шерстью,
украшенной ржавым подпалом на морде, на груди и внутренних сторонах лап. Он
повернулся в сторону дворняжки, кажется, ещё прежде, чем тот выполз из-за
поворота, и рыжеватые пятна «бровей» над глазами сурово сдвинулись, а вислые
уши насторожённо приподнялись: кто, мол, таков?.. не враг ли подкрадывается?..
Маленького калеку сразу и окончательно оставили все силы. Он
приподнял голову и попытался то ли залаять, то ли завыть. Получился стонущий
плач.
Мордаш сразу вскочил и побежал навстречу пришельцу, не
убоявшись оставить своих подопечных. Пёсик отрешённо смотрел, как рысит к нему
исполин, способный небрежно, походя расправиться с десятью такими, как он. Душа
кобелька, кажется, плавала уже отдельно от тела, утратив способность к
угодничеству и страху, не имевшим более никакого значения. Приблизившись и
грозно нависнув, Мордаш придирчиво обнюхал дворняжку. А затем – ещё придирчивей
– то, что маленький собрат нёс в зубах, словно величайшую драгоценность.
Кобелёк пластом лежал перед ним на песке.
И вот язык хозяина деревни прошёлся по его мордочке, уважительно
тронув уголки губ. Так обращаются не с ничтожным и презренным, каким тот всегда
был, а, наоборот, с почитаемым и даже великим. Потом пасть Мордаша осторожно
сомкнулась поперёк тела дворняжки. Могучий пёс без усилия оторвал беспомощного
калеку от земли и понёс, и тот поплыл вперёд, как когда-то в младенчестве, у
мамки в зубах, и, как тогда, зная, что несут его в безопасное родное гнездо.
Солнечное тепло и бережная хватка Мордаша составляли такое блаженство, что даже
боль начала растворяться, уходить куда-то, исчезать. Затем к блаженству
добавились прикосновения детских рук. Это были добрые прикосновения, полные
ласки и жалости, и на кобелишку снизошло откровение, поистине стоившее
перенесённых мучений: он постиг, какими на самом деле должны были быть руки
людей. От них не надо было шарахаться, ожидая удара или щипка… Наверное, люди
поняли, что он до конца исполнил свой долг, и благодарили его. Они гладили его
голову, пытались прямо на ходу разбирать шерсть от репьёв и слипшейся грязи…
Это был дивный сон, и пробуждаться от него не хотелось. Ощущение благодати и
счастья беспредельно ширилось и росло, возвышая его душу, окутывая весь мир…
Безопасное, полное доброго тепла, родное гнездо…
Старейшина Клещ, выглянувший во двор, несказанно изумился
при виде горько плачущих внучек. Потом заметил грязное тельце, безжизненно
вытянувшееся на травке, и только руками развёл. А Мордаш сел над почившим
собратом, задрал голову к небу – и вознёс к облакам заунывную похоронную песнь,
на которую немедленно откликнулись все собаки в деревне.
…А где-то очень далеко, там, где всегда изобильна еда и у
каждого есть укромное логово, радостно бежали друг другу навстречу два пса.
Один был громаден и куцехвост, с горделивой осанкой степного шо-ситайнского
волкодава, никогда не ведавшего цепи. Другой… мало кто узнал бы в нём
криволапого нескладёху, обделённого судьбой и ещё больше обиженного людьми.
Теперь это был красивый и стройный пёсик, востроухий, с лукавым взглядом
весёлых карих глаз, одетый в нарядную, белую с ярким золотом шубку. Тугим
бубликом вился его хвост, звенел восторгом далеко слышимый лай.
Радостно было безгрешным друзьям скакать по зелёной лужайке,
ликовать и играть, ожидать нового рождения, нового воплощения на смертной
земле…
