Ведь не получится. И Людоед это очень хорошо понимал.
В конце концов Волкодав даже заподозрил, что Винитар, его
сын, испытывал нечто подобное. Чем ещё объяснить, что за всё время плавания
кунс обменялся со своим то ли пленником, то ли гостем едва ли несколькими
словами? Уж не боязнью ли, как бы взаимное узнавание не сделало слишком тяжким
долг кровной мести, не сделало немыслимым Божий Суд, который должен был
состояться между ними на острове?.. Поэтому Волкодав весьма удивился, когда
Винитар вдруг подошёл к нему и сказал:
– Ты называл острова и расспрашивал о них. Кого ты знал
с острова Старой Яблони?
Никакой тайны тут не было, и Волкодав ответил:
– Когда меня продали на каторгу, я встретил
мальчика-сегвана. Он был младше меня. Его звали Аргила. Какой-то Зоралик взял
его в плен во время усобицы кунсов. – Помолчал и добавил: – Аргила был из
тех птиц, что не живут в клетке.
Винитар молча кивнул. Его лицо, по обыкновению, оставалось
бесстрастным, и Волкодав понял, что имя Аргилы ничего не говорило ему. Он
удивился некоторому разочарованию, помимо воли шевельнувшемуся в душе. Сегванские
острова многочисленны. Глупо было надеяться, что все там знают друг друга. Так
же глупо, как и полагать, будто все венны между собою знакомы. Однако Волкодав
сообразил, что Винитар, должно быть, не спроста расспрашивал его о Старой
Яблоне. И он сказал:
– А ты кого оставил там, кунс?
Он не слишком надеялся, что Винитар пожелает ответить. Но,
видно, близость родного острова даже вождя заставила изменить некоторым
привычкам. Он пожал плечами и проговорил:
– Когда я был мал, тамошний кунс пригласил отца на
свадьбу своего сына…
Он слегка запнулся. Мало кто любил Людоеда, мысленно
договорил за него Волкодав. Но Старший Род с острова Закатных Вершин был
могущественным, и с ним искали союза…
– Отец взял меня с собой, – продолжал
Винитар. – Под утро я пошёл слушать, как падали яблоки, и увидел девочку.
Она родилась хромоногой и не могла обходиться без костыля. Но у неё были
волосы, гуще которых я никогда потом не видал. Она беседовала не по годам
разумно. У всех на уме была свадьба кунсова сына, и уже на корабле я сказал
отцу, что тоже нашёл себе невесту. Это было за три года перед тем, как мы
переселились на Берег.
Он опять замолчал.
– Вряд ли твой отец пришёл в восторг от такого
выбора… – негромко проговорил внимательно слушавший Волкодав. И с
запоздалым удивлением осознал, что, оказывается, способен рассуждать о Людоеде
просто как об отце, натолкнувшемся на своеволие наследника.
Винитар снова пожал плечами:
– Он дал мне подзатыльник и сказал, что зря она не
родилась на нашем острове: для таких, мол, как она, у нас есть Понор.
Волкодав ощутил укол праздного любопытства. У него дома
сходным словом обозначали самородные колодцы, в которые проваливалась уходящая
под землю вода. Понор, упомянутый молодым кунсом, был одной из немногих диковин
Сегванских островов, более-менее достоверно описанных в «путевниках»
образованных землепроходцев. Правда, диковина получалась довольно-таки
зловещая. Сородичи Людоеда испокон веку отправляли в Понор младенцев,
родившихся уродливыми или, по общему мнению, нежизнеспособными. Молва также
гласила, будто в голодные годы туда по собственной воле уходили ветхие старики,
уставшие от прожитых дней и не желавшие более обременять собой свои семьи. Дело
в том, что Понор не был обычным земным провалом. Ни колодцем, куда у веннов
сама собой ныряла вода, ни даже огненной ямой вроде тех, что Волкодав видел
когда-то на Заоблачном кряже, на горе Тлеющая Печь. Заглянувший в Понор не
обнаруживал внизу дна. Ни каменного, ни огненного, ни водяного. Вообще ничего,
кроме плотной густой тьмы. Факел, сброшенный в эту прорву, в некоторый момент
переставал озарять отвесные стены и пропадал – внезапно, сразу, не зашипев и не
замерцав, словно проглоченный. То же происходило и со светильником, опускаемым
на верёвке. Верёвка всякий раз оказывалась срезанной ровно и чисто, словно бы
необычайно острым ножом, и рука, держащая её наверху, не улавливала мгновения.
И даже эхо громкого крика не возвращалось обратно.
Поэтому островные сегваны считали Понор прямым лазом на тот
свет. Стародавние предания даже повествовали о чудовищах, якобы выползавших
оттуда в людской мир. Однако этого не случалось уже на памяти множества
поколений. Что бы там ни было раньше, Понор столько веков не только ничего не
выпускал из себя, но даже не отдавал обратно, что нашествия чудовищ никто более
не опасался. К Понору просто привыкли. Человек, дай время, привыкает ко всему.
Есть же вот у других каменные берёзы, опустившие ветви в никем не разгаданной
вековечной печали. Или горный склон, на котором изломы скал и причудливые
наслоения осыпей образуют гигантский лик нахмурившегося человека. А у нас –
Понор!
…Будь на месте Волкодава Эврих, – не подлежало никакому
сомнению, что учёный аррант немедля простёр бы руку привычным жестом
красноречия и принялся убеждать Винитара: позволь, дескать, сперва мне увидеть
столь примечательную особенность твоего острова и, главное, описать её на
долговечном пергаменте несмываемыми чернилами, – а там уже убивай!.. Но
Волкодаву, хоть он и начитался в крепости умных книг, до Эвриха было весьма
далеко. И он промолчал.
– Я не знаю, что сталось с той девочкой, – резко,
отрывисто проговорил Винитар. – Я никогда больше не слышал о ней.
Повернулся и ушёл на нос корабля, оставив Волкодава
недоумевать, с какой бы стати кунсу понадобилось ему всё это рассказывать.
Всё же сегванских мореходов вело сквозь морские пространства
некое таинственное чутьё, которого венн не мог уразуметь, наверное, в той же
степени, в какой им была непонятна его сущность жителя леса. Волкодав, хоть
повесь его, не сумел бы сказать, что такого особенного появилось в очертаниях
волн, но сегваны ни дать ни взять увидели свежий след на снегу. Или, точнее,
последний поворот тропы, за которым уже видна будет родная околица. Стоя на
самом носу корабля, Винитар расстегнул и сложил на палубу украшенный золотыми бляхами
пояс – знак достоинства вождя. Потом медленно, словно совершая обряд, стянул с
плеч толстый овчинный кожух, а за ним и рубаху, оставшись голым по пояс. Начали
молча стаскивать одежду и другие корабельщики, да не все сразу, а в очередь,
строго по старшинству. Волкодав отметил, что первыми присоединились к вождю те,
кто, подобно Аптахару, явно вырос на острове. Вот в руках у Винитара появилось
маленькое кожаное ведёрко на длинной верёвке. Размахнувшись привычным и оттого
красивым и сообразным движением, кунс закинул ведёрко далеко вперёд и потом
извлёк его, полное прозрачной воды. Там, где плещущие капли попадали
предводителю на руки и грудь, белое тело сразу вспыхивало красными пятнами.
Море целовало вождя. Винитар поднял ведёрко к лицу и то ли ответно поцеловал
студёную воду родины, то ли отпил солёный глоток. И, занеся, опорожнил кожаный
сосуд себе на голову, добротно облившись. Передал ведёрко Аптахару, сам же
остался обсыхать на ветру, не торопясь заново укрываться одеждой.
