За хозяйскую ласку, за коврик в непыльном углу,
За возможность кусать, изливать кровожадную злость…
И ему безразлично, служить ли добру или злу.
Вот и нас, превращённых, недолго снедала тоска.
Вмиг нашёлся хозяин для четвероногой орды.
Мы почуяли крепкую длань на своих поводках
И носами припали к земле: «Укажи нам следы!..»
И доныне мы носим обличье клыкастых зверей,
Чья забота сражаться, как только приказ прозвучит.
Если встретите нас – уходите с дороги скорей
И молитесь, чтоб мы не за вами летели в ночи…
Шамарган последний раз прошёлся по струнам, завершив игру
россыпью созвучий, извлечь которые из арфы сумел бы не всякий песенник.
Лицедей, однако, так владел своим инструментом, что сегваны и Волкодав услышали
в говоре струн сразу многое. И рык псов, настигших добычу, и плач перепуганной
жертвы, и властность хозяина, насылающего свирепых ищеек.
– Ну как тебе, венн, песня? – отдышавшись, не без
некоторого вызова спросил Аптахар. – У вас там в лесах нет небось ни
одного подобного сказа. Вы, я слышал, поёте больше про то, как ваши прабабки
диких зверей обнимали!
Рысь, Гвернмар и другие мореходы стали заинтересованно
ждать, что скажет Волкодав. И тот, поразмыслив, ответил:
– Нашим прабабкам всяко далеко до вашей Ордлы Рыбачки,
так что вы, сегваны, и тут нас превзошли.
Корабельщики отозвались дружным хохотом. Это сказание знали все.
Прекрасной обитательнице Островов, жившей, как полагается, в незапамятные
времена, понадобились крепкие сыновья для мести за брата. Одна незадача – мужа,
чтобы зачать их, у неё не было. Вначале девушка обратилась за подмогой к Небу и
Земле. Но Небо спало, укутавшись облаками, и не услышало её жалобу. Земля же в
ответ сама стала сетовать на скудость плодородия, – куда ж, мол, тут ещё и
делиться?.. Как часто случалось в сегванских сказаниях, да и в самой жизни,
всех щедрей и отзывчивей оказалось море. Оно прислало Ордле из своих пучин
самца белоглазой акулы. Любой сегван знает, что этой рыбе нет равных ни по
хищной прожорливости, ни по многоплодию. Вот и красавица Ордла после той
встречи не ребёнка родила – метнула икру, и из каждой икринки выросло по могучему
сыну. Сказание утверждало, что уже на другой год дети повзрослели и должным
образом совершили свою месть. И вообще были молодцы хоть куда, если не считать
маленького рыбьего хвостика, присущего каждому из них в знак чудесного
происхождения, – да и кто его разглядит, этот хвостик? Разве только жена…
Аптахар раздосадованно и зло озирался на смеющихся
товарищей, а Волкодав добавил:
– Песня складная, но, по-моему, ты зря обидел собак. Я
бы на месте тех Богов во что другое подобных наёмников превратил. В слепней
каких-нибудь, что ли. В мух навозных…
– Ага!.. – обрадовался Аптахар. – Родню твою
тронули, пёсий выкормыш! А может, ты нам сам что-нибудь расскажешь?
Он очень хорошо помнил, каким молчуном венн был семь лет
назад. И очень удивился, когда Волкодав пожал плечами:
– Может, и расскажу.
Сегваны стали пододвигаться ближе. Какого только занятного и
смешного вранья ни наслушаешься в плавании – но вот веннскими побасенками им
тешиться ещё не доводилось.
– Знаю я эти веннские россказни… – заворчал было
однорукий, но Гверн положил ему на колено корявую мозолистую пятерню.
– Дядька Аптахар, – сказал он
примирительно. – Не любо – не слушай, а врать не мешай!
Звучало это присловье, насколько Волкодаву было известно, у
всех народов почти одинаковым образом.
– В Тин-Вилене, – начал он, – я жил в
крепости у жрецов и прочитал немало книг… Поначалу я выискивал путевые записи
землепроходцев и учёных знатоков мироустройства, но потом мне стали попадаться
книги, сочинённые о том, чего на самом деле никогда и нигде не было. Я для себя
назвал их баснословными…
– Значит, правду говорят те, кто жалуется, что мир
измельчал! – снова не сдержался Аптахар. – До чего дошли люди! Мы-то,
сегваны… да пускай даже и вы, венны… мы передаём из уст в уста и рассказываем о
таком, что пускай очень давно, но всё равно было! А эти?.. Вот что случается с
теми, кто живёт в незаслуженно благодатных краях. Порют всякую небывальщину,
которую им Полуношник в уши насвистел…
Полуношником сегваны именовали северо-восточный ветер,
никакого доверия, по их мнению, не заслуживавший.
– Дядька Аптахар, – снова сказал Гверн. – Чем
встревать, может, лучше у кунса позволения спросишь да нам медовухи наваришь? А
ты рассказывай, венн!
– Тьфу, – плюнул Аптахар. Но всё-таки замолчал.
– Там были разные книги, – заговорил
Волкодав. – Одни повествовали о людях, которые никогда не жили, другие – о
небывалых державах, третьи же – вовсе об иных мирах, озарённых иными солнцами и
уряженных иными Богами. Это были странные книги… Не тем странные, что
рассказывали о странном. Просто одну дочитаешь – и жалко, что кончилась, другая
кончилась – и не жалко, а третью дальше первой страницы и читать неохота. С
нашими сказаниями ведь не так, верно? Аптахар правильно молвил: мы привыкли
рассказывать о том, что вправду было когда-то. Очень давно было. И с тех пор
столько поколений старалось наилучшие слова подобрать… что и самый бездарный
сказитель ничего уже испортить не сможет. А когда грамотный человек сам
придумал и сам берётся рассказывать – всё зависит от него одного, никто ему не
помощник…
– Ага! – перебил сообразительный Рысь. –
Значит, наши сказания – это вроде боевого отряда, где сорок мечей и победа
общая. А кто книги сам сочиняет, те наподобие поединщиков, которые перед войском
выходят?
Волкодав поразмыслил и кивнул. От него не укрылось, как
внимательно слушал его Шамарган. Шамаргана никто не похвалил за отменное
владение арфой, но лицедею было не до обид. Дали сыграть и после арфу не отняли
– и то хорошо. И даже из круга, собравшегося послушать венна, взашей не
прогнали…
Ещё Волкодав заметил, как Винитар, стоявший на носу корабля,
поднялся и перешёл ближе. Это было правильно. Врага следует знать.
– Одна книга о неведомом мире и чужих Богах крепко
зацепила меня, – продолжал Волкодав. – Я долго не мог отделаться от
мыслей о ней. Я и теперь полагаю, что написавший её был далеко не во всём прав…
– Ну ты и дурак, венн! – возмутился
Аптахар. – Вот уж верно подмечено: что бы ваше племя ни плело о своих
предках, а только в родне у вас еловых пней точно было больше, чем разумного
зверья! Я вот не выучился грамоте, потому что мне это никогда не было нужно, ну
так я с учёными людьми в спор и не лезу! У меня на это вполне хватает ума. А
ты, значит, едва выучился читать – и уже собственное суждение обо всём
приготовил? Ты ещё начни судить об искусстве канатоходца, сам на канат ни разу
не забиравшись. Как есть дурак!..
